Теория анаграмм Ф. де Соссюра в изложении Ж.Старобинского
(Совместно с ,канд. филол. н. Е.У.Шадриной)
Имя Жана Старобинского, профессора филологического факультета Женевского университета, стало широко известно в лингвистических кругах во многом благодаря опубликованию им ряда статей, а затем и обширного очерка, посвященного малоизвестным до того времени трудам Ф. де Соссюра. В указанном очерке, основном объекте рассмотрения настоящей статьи, Старобинский сгруппировал все предыдущие публикации и добавил ранее не опубликованные материалы, представил вся совокупность текстов, относящихся к проблеме анаграмм, отметил основные этапы поисков Соссюра и рассказал об обстоятельствах окончания этих поисков. Часть записей Ф. де Соссюра об анаграммах уже известна отечественным исследователям (Соссюр 1977: 639-645), поэтому в данной статье основное внимание уделяется тем моментам в анаграмматических записях Ф. де Соссюра, которые еще не получили достаточного освещения в отечественных публикациях. Естественно поэтому, что авторы настоящей статьи решали задачи, главным образом, не аналитического, а информационного характера.
Предлог sous, использованный в названии очерка Ж.Старобинского (Starobinski J. 1971), в русском языке эквивалентен предлогам “в” и “под”, причем при переводе очерка могли быть использованы оба. В русскоязычном варианте “Слова в словах” на первый план выступает общий подход к анаграммам – как зашифрованным в стихотворном тексте словам. В варианте “Слова под словами” довольно точно передается специфика соссюровской методики по выделению анаграммы, когда слово-тема буквально записывается исследователем под словами стихотворного текста. Авторам более предпочтительным показался второй вариант перевода (ср.: Starobinski J. 1979).
Ссылки на это издание (Starobinski J. 1971) приводятся в настоящей статье с указанием в скобках соответствующих страниц (перевод с франц. Е.У.Шадриной).
В предисловии к своему очерку “Слова под словами” Ж.Старобинский отмечает впечатляющий характер проделанной Соссюром работы. “Эти тетради, расклассифицированные Робером Годелем, – пишет Старобинский о тетрадях, содержащих анаграмматические записи Соссюра (Ж.Старобинский, с. 7), – находятся в Женевской публичной университетской библиотеке. Они разложены по восьми коробкам, имеющим каждая свой код:
3962. Сатурнов стих (17 тетрадей и связка).
3963. Анаграммы: Гомер (24 тетради).
3964. Анаграммы: Вергилий (19 тетрадей), Лукреций (3 тетради), Сенека и Гораций (1 тетрадь), Овидий (3 тетради).
3965. Анаграммы: Латинские авторы (12 тетрадей).
3966. Анаграммы: Стихотворные эпиграфы (12 тетрадей).
3967. Гипограммы: Анжело Полициано (12 тетрадей).
3968. Гипограммы: Розати, Пасколи (таблицы, написанные на больших листах)”.
Известный “Курс общей лингвистики”, трижды читавшийся Ф. де Соссюром на протяжении 1907-1910 годов, в большей своей части является поздним по отношению к исследованию анаграмм, и некоторые записи в тетрадях Соссюра перекликаются с идеями, содержащимися в “Курсе общей лингвистики”.
В 1-ой главе очерка “Стремление к повтору” (с. 11-41) Ж.Старобинский обращает внимание на нелюбовь Соссюра к письменному выражению мыслей и на его мнение об отсутствии у современной ему лингвистики своего научного языка: “…Вынужден Вам признаться, что я испытываю болезненную неприязнь к перу и что это редактирование доставляет мне невыразимое страдание, совершенно не соответствующее значению данной работы.
Когда речь заходит о лингвистике, это мучение ещё более возрастает для меня по той причине, что любая ясная теория – чем яснее, тем невыразимее в лингвистике, так как я считаю, что в этой науке нет ни одного термина, который основывался бы на ясной идее, и поэтому на протяжении одной фразы пять или шесть раз испытываешь желание её переделать” (с. 11).
Связывая содержание этой записи Соссюра с его анаграмматическими тетрадями, “со всем, что там содержится и отработанного, и незаконченного”, Ж.Старобинский соотносит приведённую запись с усилиями Соссюра по выработке “настоящего языка” лингвистики в его “Курсе” (с. 11).
Приводя и комментируя рассуждения Соссюра в тетрадях о взаимоотношениях языка и речи, Ж.Старобинский указывает: “Переход “изолированных понятий” (относящихся к сфере языка – прим. А.П. и Е.Ш.) в речь интересен не только сам по себе: он служит моделью, которая позволяет понять другие механизмы” (с. 12) – и переходит к размышлениям Соссюра об эволюции легенды. Подобно тому как при рассмотрении языка и речи язык, эта абстракция, признаётся Соссюром первичной материей, точно так же в легенде о Нибелунгах Соссюр находит первичный материал – “символы”. Опуская соответствующие символам легенды размышления Соссюра, обратим внимание на следующее замечание Старобинского: “Отношение, которое, по предположению Соссюра, существует между историческими событиями и их преломлением в легенде, предвосхищает то же отношение, существование которого он предположит у гипограммы (или слова-темы) и развёрнутого поэтического текста. В обоих случаях поиск ориентирован не на психическую порождающую способность (воображение), а на предшествующий факт (словесный, исторический)” (с. 17).
Первым приближением к теории анаграмм, по мнению Ж.Старобинского, стал обнаруженный Соссюром “закон “сцепления” (couplaison), согласно которому употребление каждой гласной или согласной, использованных впервые, должно быть внутри данного стиха удвоено. Аллитерация перестаёт быть проявлением случая, она основывается теперь на рассчитанном и сознательном удвоении” (с. 20). Вывод Соссюра достаточно категоричен: аллитерация не является простой случайностью, речь идёт о сознательном удвоении, так как подобные сочетания всегда дают чётное количество каждого гласного и согласного. Например, в строке “Subigit omne Loucanam opsidesque abdoucit” дважды употребляются:
“ouc (Loucanam, abdoucit)
d (opsidesque, abdoucit)
b (subigit, abdoucit)
it (subigit, abdoucit)
i (subigit, opsides-)
a (Loucanam, abdoucit)
o (omne, opsides-)
n (omne, Loucanam)
m (omne, Loucanam)” (Ж.Старобинский, с. 33-34).
Ф. де Соссюр видит, что в данном стихе присутствуют элементы, не имеющие своих чётных коррелятов – например, согласная “p” в слове “opsides-”. Это, однако, не обескураживает Соссюра и приводит его к формулированию другой закономерности, а именно к закону компенсации. В случае появления остаточных элементов наблюдается их своеобразный подхват в соседнем стихе для образования пары избыточному элементу, что можно проследить на том же примере:
Taurasia Cisauna Samnio cepit
Subigit omne Loucanam opsidesque abdoucit
Согласная “p” в словах “cepit” и “opsides-”, не имеющая соотносимых согласных внутри одного отдельно взятого стиха, переходит из одного стиха в другой и там компенсируется.
Соссюр признаёт, что “случаи, когда достигается абсолютное парное распределение, редки” (с. 34), и пишет: “Это уже само по себе сильное требование – ожидать сочетания всех слов таким образом, чтобы добиться парного распределения для 2/3 букв, но более 3/4 букв достигают такого результата в любой момент” (с. 34; Соссюр – а вслед за ним Ж.Старобинский и П.Вундерли – не замечают допущенной неточности в соотношении дробей, поскольку 3/4 заведомо больше 2/3. – Ïðèì. À.Ï. è Å.Ø.). Анализ приведённого примера сатурнова стиха приводит Ф. де Соссюра к знаменательному выводу: “…Это стихосложение целиком подчинено фонетическим задачам, то внутренним и свободным (соответствие элементов между собой в парах или рифмах), то внешним, под влиянием фонетического состава какого-либо имени, как, например, Scipio, Jovei и т.д.” (с. 34).
По свидетельству Ж.Старобинского, Соссюр набрасывает даже сумму правил стихотворства (многочисленные исправления показывают, что это лишь одна из стадий, но не окончание исследования).
Термин “анаграмма” или “гипограмма” ещё не возник, но речь идёт именно об этом. В поисках термина Ф. де Соссюр отошёл от первоначального “texte”, чтобы заменить его словом “thème” – тема. Таким образом, он допускал существование текста под текстом, или пред-текста. По его предположению, поэт при создании стихотворного произведения прибегает к тем же фонемам, что и в “ключевом слове”. Процитируем эту сформулированную Соссюром сумму правил стихосложения древних поэтов почти без сокращений.
“Подведём итог тем операциям, которые должен осуществить сочинитель, создающий свои произведения в жанре меланхолической поэзии (poésie saturnienne), при создании надписей на надгробных памятниках и т.д.
1. Прежде всего ему необходимо проникнуться слогами и всевозможными фонетическими сочетаниями, способными составить его тему. Тема эта, выбранная им самим или подсказанная заказчиком надгробной надписи, состоит из нескольких слов: или исключительно из имён собственных, или из двух-трёх слов, употребляемых постоянно с этими именами собственными. Поэт должен, следовательно, в этой первой операции выбрать для себя, для своих стихов возможно большее число тех фонетических фрагментов, которые он может извлечь из темы; например, если темой, или одним из слов темы, является Hercolei, он располагает фрагментом -lei, или –co, или, при другом членении слова, фрагментом -ol-, или -er… и т.д.
2. В таком случае он должен сочинить свой отрывок, включая в свои стихи возможно большее количество этих фрагментов, например afleicta, чтобы напомнить Herco-lei и т.д.
…Необходимо также, чтобы обязательно в каком-то одном стихе, или хотя бы в какой-то части стиха, гласные располагались в той же последовательности, что и в тематическом слове, как, например, Hercolei…
3. Необходимость посвятить какой-то специальный стих консонантному ряду (здесь и далее все выделения принадлежат Ф. де Соссюру. – Прим. А.П. и Е.Ш.), повторяющему слово-тему, в принципе возможна, но лишь частично подтверждается примерами.
4. Насколько это возможно, необходимо, чтобы поэт в то же время не забывал и о рифме в стихе или в полустишье, ни в коем случае не рассматривая её как нечто второстепенное…
5. Можно подумать, что на этом заканчиваются обязанности и всякого рода ограничения, налагаемые на поэта. Именно здесь они только и начинаются. Действительно, теперь необходимо:
а) Чтобы сумма гласных, содержащихся в каждом стихе, восходила точно к 2a, 2i, 2o и т.д. (или 4a, 4i, 4o и т.д.), но ни одна из данных гласных не имела бы нечётного числа. Если число слогов стиха, равное 11, 13, 15, обязательно приводит к остатку, то гласная, оставшаяся изолированной, должна быть компенсирована в следующем стихе. Впрочем, можно также, проявив некоторую вольность, производить её компенсацию в следующем стихе, даже в случае отсутствия крайней необходимости. Но что совершенно не допускается, так это смешение долгой гласной с краткой…
б) Затем стихотворец должен был произвести подсчёт согласных. Здесь также необходимо, чтоб каждая согласная была компенсирована до окончания следующего стиха. В большинстве случаев компенсация бывает полной уже в первом полустишии следующего стиха; тем не менее, иногда встречается одна или даже две согласных, которые находят свою компенсирующую согласную через несколько стихов.
в) Наконец, стихотворец должен осуществлять тот же подсчёт для зияний в таких словах, как meli-or, su-a, требующих своей компенсацмии или в виде другого слова подобного рода, или же через зияние между словами, такими, как atque idem.
6. Однако, – что по меньшей мере касается согласных – ещё одно условие должно быть выполнено. В надписях всегда имеется консонантный остаток и, согласно нашей гипотезе, высказанной ранее, этот остаток является намеренным и предназначенным для воспроизведения согласных, содержащихся в изначальной теме, записанной в сокращённом виде для имен собственных и полностью – для других слов… Так, к примеру, если тема (или, иначе говоря, заглавие) – Diis Manibus Luci Corneli Scipionis Sacrum, необходимо, чтобы в поэтическом сочинении остались свободными, т.е. в нечётном количестве, буквы D. M. L. C. S. (R.), – т.е. первые четыре согласных, потому что для имён собственных и распространённых выражений типа Diis Manibus учитывается лишь начальная согласная. Последняя – “R”, потому что хотя Sacrum, напротив, следует брать полностью, но ни S, ни C, ни M из слова “Sacrum” не могут быть выражены, поскольку эти три буквы уже представлены в сокращении D. M. L. C. S. – если добавить к стихотворному отрывку дополнительные S, или C, или M, то все эти буквы оказались бы вытесненными (из консонантного остатка – прим. А.П. и Е.Ш.) чётным числом”.
7. Если я ничего не упустил, – что меня нисколько бы не удивило, учитывая всю строгость рассматриваемой структуры, – теперь стихотворцу ничего другого не остаётся, как заняться размером и избегать того, чтобы его стихи не могли регулярно скандироваться вне всех вышеизложенных условий.
Будет нелишним повторить, что точность и значение этого закона основывается прежде всего и даже целиком, по нашей оценке, на факте компенсации начиная со следующего стиха, который утратил бы свою силу без этого дополнительного и предохранительного допущения, так как малейшая неточность в подсчёте или латинского поэта, или наша поставила бы всё под сомнение не далее чем через 5-6 стихов, потому что, к сожалению, чётное и нечётное зависит от одной единицы и от одной ошибки…” (Ж.Старобинский, с. 23-26).
Более полное и законченное обоснование, отмечает Ж.Старобинский, анаграммы получили в “Первой тетради для предварительного чтения”: “Вполне вероятно, что она была подготовлена к опубликованию, от которого Ф. де Соссюр впоследствии предпочёл отказаться. Другие рассуждения, написанные наспех и часто с множеством поправок, разбросаны по всем тетрадям” (с. 8.) Для рассмотрения терминологии Ф. де Соссюра Ж.Старобинский отводит в главе “Стремление к повтору” целый раздел – “Терминология” (с. 27-41). Значительная часть терминов Соссюра обсуждается также в главе “Дифон и манекен”.
Начинается раздел “Терминология” с любопытной записи Ф. де Соссюра в “Первой тетради…”: “Пользуясь словом “анаграмма”, я нисколько не помышляю ввести вид письма (описание? письменность? – фр. l’écriture) ни гомеровской, ни любой другой индоевропейской поэзии. Анафония, по моему мнению, было бы правильнее, но этот термин, если его ввести, призван скорее, как нам представляется, выполнить другую функцию, а именно – обозначать неполную анаграмму, которая ограничивается имитацией некоторых слогов данного слова, не стремясь к его полному воспроизведению. Анафония, таким образом, по моему, – простое созвучие с данным словом, более или менее развёрнутое и повторяющееся, но не образующее анаграммы со всей совокупностью слогов.
Добавим, что термин “ассонанс” не заменяет термина “анафония”, т.к. ассонанс, например, в смысле старинной французской поэзии, не предполагает наличия слова, которому подражают.
Таким образом, в заданной величине, содержащей слово для воспроизведения, я различаю: анаграмму, совершенную форму, и анафонию, несовершенную форму.
В то же самое время в другой заданной величине (также подлежащей рассмотрению) с приведёнными в соответствие слогами, не сближающимися, однако, с каким-либо словом, мы можем говорить о фонетической гармонии, под которой понимаются такие явления, как аллитерация, рифма, ассонанс и др.” (Ж.Старобинский, с.27).
По мнению Ж.Старобинского, только что приведённая запись свидетельствует о весьма отдалённой аналогии предпринятого Соссюром исследования “с традиционной анаграммой, которая основывается лишь на графических знаках. Чтение в данном случае направлено на расшифровку фонем, а не букв” (с. 27-28). Далее Ж.Старобинский отмечает: “Кроме того, фонетическая анаграмма, в восприятии Соссюра, не может быть признана полной анаграммой: один стих (или несколько) анаграмматизирует одно только слово, чаще всего имя собственное или божества, или героя, стремясь воспроизвести прежде всего “вокалическую последовательность”” (с. 28).
Вообще, что касается термина “анаграмма”, то он у Соссюра не имеет какого-то одного чётко очерченного значения. С одной стороны (и в записях эта точка зрения представлена чаще), под анаграммой понимаются все разновидности звуковой имитации ведущего слова-темы – и это понятие выступает как собирательное для всех вариантов данного явления.
С другой стороны, термином “анаграмма” Соссюр пользуется для обозначения случаев, когда основное слово-тема имитируется полностью, и противопоставляет эти случаи менее совершенной и потому более распространённой форме – “анафонии”, где налицо неполное воспроизведение слогов слова-темы (см. выше цитированную с. 27 очерка Старобинского).
Наконец, по мнению Ж.Старобинского, анаграммой у Соссюра называется “вокалическая последовательность” слова-темы (с. 28 очерка).
Следует, однако, заметить, что приведённый перечень лексико-семантических вариантов центрального соссюровского понятия – “анаграмма”, как это ни удивительно, – всё-таки оказывается неполным. Соссюр специально не оговаривает то обстоятельство, что “анаграммой” у него обозначаются: 1) как особая звуковая организация стиха, имитирующая слово-тему, 2) так и само это слово-тема, зашифрованное поэтом в словах текста. Подтвердим сказанное соответствующими примерами: 1) “…она (лесбическая лирическая поэзия – прим. А.П. и Е.Ш.) …не включала звукописи, направленной на определённое имя и стремящейся воспроизвести это имя” (Ж.Старобинский, с. 61; см. также: Соссюр 1977: 642); 2) “То, что на самом деле может представлять несомненный интерес в этом отрывке, – если расшифровка, к которой я пришёл, имеет какое-либо основание вообще, – так это анаграмма, переносящая нас в саму гущу исторических событий, с которыми её связывает Тит Ливий, анаграмма, являющаяся не чем иным, как сам Камилла” (с. 75).
Требования объективности заставляют оговориться, что в своей практике, однако, Ф. де Соссюр понимал под анаграммой именно зашифрованное слово-тему: в записях часто утверждается, что из слогов текста “можно сделать любую анаграмму (подлинную или мнимую)”, что “нельзя с лёгкостью построить анаграмму в пределах трёх строк” и т.д. (см.: Соссюр 1977: 643).
Неоднозначным в тетрадях Ф. де Соссюра оказывается и понятие “фонетическая гармония”. В начале “Первой тетради для предварительного чтения” (см. одну из приведённых выше цитат) Соссюр противопоставляет анаграмме и анафонии такие построения, где отсутствует сближение с каким-либо словом-темой, и называет эти построения фонетической гармонией, “под которой понимаются такие явления, как аллитерация, рифма, ассонанс и др.” (с. 27). В дальнейшем изложении – в той же самой тетради – встретится широкое толкование данного понятия: “Трудность происходит от того, что характер фонетической гармонии варьирует от анаграмм и анафонии (как форм, направленных на слово, имя собственное) до простого свободного сочетания, не имеющего своей задачей имитацию слова” (с. 29). Как видим, анаграмма и анафония здесь уже не противопоставляются фонетической гармонии, а включаются в неё. В связи с приведённой цитатой хотелось бы заметить, что Ф. де Соссюр не считал анаграммы (в широком смысле этого слова) единственным и универсальным законом звуковой организации стиха и допускал существование “простых свободных сочетаний”, что, однако, не мешало ему отстаивать императивный характер анаграмм в исследовавшихся поэтических системах. В одной из тетрадей, посвящённой Гомеру, Ж.Старобинский находит следующую запись: “В системе, в которой ни одно слово не может быть заменено, не может быть переставлено без нарушения, в большинстве случаев, многих необходимых сочетаний, касающихся анаграмм, – в подобной системе нельзя говорить об анаграммах как о вспомогательном средстве стихосложения: они становятся основой, хочет того стихотворец или нет, хочет того или нет критик, с одной стороны, стихотворец – с другой. Сочинение стихов с анаграммой неизменно становится стихосложением по законам анаграммы, под давлением анаграммы” (с. 30).
Термин “анаграмма”, не совсем устраивавший Ф. де Соссюра, в одной из “гомеровских” тетрадей заменяется другим – “гипограмма”, которая определяется как “вид анаграмм, присущий литературным произведениям древности” (с. 30). Полагая, что данное слово “совсем неплохо отвечает тому, что оно должно обозначать”, Соссюр пишет: “Речь идёт о том, чтобы через слово “гипограмма” подчеркнуть имя, слово, при повторении его слогов давая ему другой способ существования, искусственный, добавленный – если можно так выразиться – к оригиналу слова” (с. 32). Очевидно, термин “гипограмма” при таком понимании полностью совпадает с первоначальным (“анаграмма”), использовавшимся в общем, наиболее широком значении. Авторы настоящей статьи склонны предполагать, что, с одной стороны, Соссюр хотел и в терминологии отойти от традиционно понимаемой анаграммы (как простой перестановки букв). С другой стороны, термин “гипограмма” довольно точно (“гипо” – с греч. “внизу; снизу; под”) передаёт существо методики Ф. де Соссюра по выделению ключевого слова-темы, или анаграммы, когда слово-тема отыскивается и конструируется исследователем или иным интерпретатором как раз “под буквами” (если точнее – под фонемами) поэтической строки. Так, например, по мнению Соссюра (с. 76; примеры подобного конструирования Соссюром интересующих его слов приводятся в статье Л.Н.Кучеровой и О.А.Кашичкиной, см.: Л.Н.Кучерова и О.А.Кашичкина 1990: 88, 90), “слово imperator или emperator целиком восстанавливалось среди прочих в стихе:
Emissam per agros rite rigabis
Em - per a-ros r-t(e)”.
В главе “Дифон и манекен” (с. 43-55) Ж.Старобинский указывает ещё на один аспект появления термина “гипограмма” и его отличия от “анаграммы” (в её узком смысле): “Элементы гипограммы (или слова-темы), используемые в стихе, являются не монофонами, а дифонами. Именно ролью дифона оправдывается переход от понятия анаграммы, в которой участвуют монофоны, к понятию гипограммы, преобладающим элементом которой является дифон” (с. 46). Роль дифонов конкретизируется Соссюром в тетрадях, посвящённых анаграммам у латинских авторов. Там же говорится, что монофон (отдельно взятый звук) может входить в гипограмму, но не сам по себе, а только лишь в случае присутствия дифона (единства двух последовательно расположенных звуков), входящего в состав гипограммы (с. 47-48). Сочетание монофона с каким-либо дифоном приводит к возникновению трифона. “Трифон, – пишет Ф. де Соссюр, – является первой сложной единицей, т.к. дифон есть единица неразложимая” (с. 48). Здесь же, в конце серии разрозненных страниц, посвящённых анаграммам латинских авторов (коробка под кодом 3965), формулируются 5 возможных случаев построения трифонов:
1) Дифон, заключённый в слове, для образования трифона присоединяет к себе начальный звук в слове: в слове Peritus может быть создан трифон P-RI, P-IT или P-TU.
2) Дифон, находящийся внутри слова, присоединяет конечную букву, чтобы образовать с нею трифон: в слове Peritus может быть создан трифон RI-S или ER-S.
3) Начальный дифон присоединяет любой внутренний монофон, типа PE-T или PE-R в слове Peritus.
4) Конечный дифон смыкается с внутренним монофоном, типа R-US в слове Peritus.
5) Внутренний дифон присоединяет к себе внутренний монофон, например ER-D в слове f-ER-vi-D-a и т.п.
Большие возможности, предоставляемые многообразными способами комбинирования фонемами взятого для анализа отрывка, по мнению авторов статьи, как раз и позволяли Соссюру реконструировать (а точнее – сконструировать) любое – реальное или мнимое – слово-тему.
Хотя термины “анаграмма” и “гипограмма” для Соссюра оказываются всё-таки приемлемыми (и потому – наиболее часто используемыми), он до конца не удовлетворяется ими и в тетради, посвящённой Лукрецию, вводит другое понятие – “параграмма”, попутно определяя анаграмму как частный случай параграммы. В связи с введением нового термина Старобинский приводит слова Соссюра, свидетельствующие всё-таки о его нежелании порывать с традиционной терминологией: “Ни анаграмма, ни параграмма не означают, что поэзия направлена на создание фигур, основанных на письменных знаках; но замена элемента “gramme” на “phone” â одном или другом из этих слов привела бы к мысли о том, что речь идёт о вещах небывалых” (с. 31). Совпадая по своей референтной соотнесённости с термином “анафония” (в обоих случаях обозначается неполная, “несовершенная” воспроизведения слова-темы), термин “параграмма” не закрепился в тетрадях де Соссюра и встречается в его записях лишь несколько раз.
В той же самой тетради появляются чрезвычайно интересные, хотя и обрывочные записи о парономазии: “Ввести парамимм (paramime), извинившись, что не взят термин пароним (paronyme). Есть в глубинах словаря одна вещь, которая называется парономаза (paronomase), фигура риторики, которая … Парономаза приближается настолько тесно в своей основе к … Парафраз через звук – фонетический…” (с. 32). О содержании этих многоточий можно только догадываться. В связи с процитированным отрывком Ж.Старобинский указывает: “Странно, что Соссюр, занявшийся поиском различий между аллитерацией и правилами, которым следует сатурнов стих, не обратил более пристального внимания на парономазу. Возможно, он опасался, сознательно или бессознательно, как бы эта “словесная фигура” не поставила под сомнение открытие, которое он связывал с теорией анаграмм” (с. 32).
Наряду со своими основными терминами – “анаграмма” и “гипограмма” – Ф. де Соссюр использует и другие, подчас единичные обозначения для выдвижения с их помощью на первый план нужного ему аспекта. К таким обозначениям относится, например “слогограмма” (силлабограмма), подчёркивающая, что данное слово-тема строится на слогах или дифонах (с. 51, 52; см. также: Wunderli 1972: 51). Сюда же должна быть отнесена “криптограмма”, своей внутренней формой подчёркивающая, что ведущее слово-тема отсутствует в тексте и что оно должно быть отгадано самим читателем (с. 69; Wunderli 1972: 51). Единичным явлением в терминологии Соссюра предстаёт “антиграмма”, обозначающая совокупность имитирующих слово-тему отдельных звуков или рассеянное в коротком отрывке соответствие этому слову (с. 33; Wunderli 1972: 50).
Ж.Старобинский обращает внимание на то, что “Соссюр выявляет в составе поэтической речи ограниченные группы слов, начальные и конечные буквы которых соответствуют начальной и конечной буквам слова-темы и служат его признаком” (с. 50; в другом месте речь у Ж.Старобинского идёт уже не о буквах, а фонемах – с. 46). Для обозначения указанных групп слов Соссюр пользуется понятием “манекен”. Сама же цепочка рядом расположенных слов, специально посвящённая какому-либо слову-теме, безотносительно к его начальной и конечной фонемам, именуется у Ф. де Соссюра “Locus princeps” (“локус принцепс”, с лат. “первое место”). По мнению Соссюра, наиболее совершенной формой, в которой выступает “локус принцепс”, как раз и является форма манекена. Если же манекен вдобавок содержит полную слогограмму, это единство манекена и слогограммы Соссюр называет параморфой, или параморфом (с. 51). В дальнейшем толковании гипограммы (поскольку речь идёт о дифонах) Соссюр допускает наличие “частичных манекенов”, представляющих слово-тему как бы по частям, и таких частей может быть несколько. Слово-тема HERACLITUS, например, может быть представлено двумя смежными частичными параморфами, расположенными в обратном порядке: CLITUS + HERAC. Это же самое слово-тема может быть расчленено двумя частичными (неполными) параморфами: в таком случае одна строка “будет строить параморф на слове HERAC, а вторая – на CLITUS” (с. 52). Допускается и более дробная зашифровка – и, соответственно, расшифровка – слова-темы. Случаи такого расчленения слова-темы по двум или нескольким частичным параморфам Соссюр именует “Corpus paramorphicum” (“блок параморфов”, лат.).
Подытоживая разговор о терминологии Ф. де Соссюра, ещё раз подчеркнём, что хотя его термины и далеки от состояния, которое можно было бы назвать терминологической системой, всё же они по-своему уместны и во многом определяются аспектом подхода к изучаемым явлениям поэтической речи.
Содержание глав “Стремление к повтору” и “Дифон и манекен” (с. 43-55), конечно, не исчерпывается рассмотрением терминологии Соссюра. В первой из этих глав, в частности, приводится интересная запись Ф. де Соссюра, свидетельствующая об учёте им в своих анаграмматических поисках различных форм слова-темы (см. этот отрывок в кн.: Соссюр 1977: 640). Во второй из них весьма существенным представляется следующий отрывок из записей Соссюра: “Ничего не отнимая у идеи, которую я уже выразил и согласно которой, чтобы иметь слово-тему, обладающее определённой субстанцией и позволяющее выделить анаграмму, Вергилий должен был избрать Priamides, я, должно быть, зашёл слишком далеко, допустив, что в этом же самом отрывке его ничуть не занимало имя Гектора.
Многократно находя то, что в этих слогах мне казалось значительным, я не обнаружил имя Гектора вначале прежде всего потому, что всё мое внимание было сконцентрировано исключительно на Priamides, но теперь я понимаю, что моему слуху бессознательно напрашивалось имя Гектора, которое и создавало ощущение “чего-то такого”, имевшего отношение к упоминавшимся в стихах именам (А может быть, всё это из-за присутствия в стихах самого слова Гектор.)” (с. 55). “На этот раз, – замечает Ж.Старобинский, – Соссюр без труда обнаружит имя Гектора, которое и создавало ощущение “чего-то такого”, имевшего отношение к упоминавшимся в стихах именам. (А может быть, всё это из-за присутствия в стихах самого слова Гектор.)” (с. 55). К сожалению, в очерке Старобинского приведённый факт остался без оценки, хотя имеет самое непосредственное отношение к доказательной силе анаграмматической теории Соссюра: тот момент, что выделение анаграмм зависит от субъективной воли интерпретатора, основывающегося на своих ощущениях, и в одном отрывке могут быть найдены различные зашифрованные слова-темы, отнюдь не усиливает позиций исследователя.
В третьей главе своего очерка – “Вопрос о происхождении” (с. 57-107) – Ж.Старобинский иллюстрирует найденные Соссюром анаграммы и отмечает, что Соссюр специально не рассматривал вопрос “о происхождении приёма, который он приписывал греческим и латинским версификаторам. Он ограничился утверждением, что этот факт присущ всем временам как неиссякаемый секрет создания стихов” (с. 59), но однажды “осмелился сформулировать некоторые гипотезы, касающиеся происхождения этого явления” (с. 59). Значительная часть этих записей Ф. де Соссюра уже опубликована (см. раздел “Анаграмма в греческом эпосе?” в кн.: Соссюр 1977: 641-642) и авторами настоящей статьи не рассматривается.
Наибольший интерес в этой главе представляют размышления самого Ж.Старобинского о некоторых существенных сторонах закодированного в стихе слова-темы. Процитируем часть из них: “Следуя своей гипотезе, согласно которой в древнейшей поэзии единственное слово-тему составляло имя какого-либо божества, в более поздней поэзии Соссюр обнаружил имена собственные людей, эпитеты, названия местностей и даже имена нарицательные…” (с. 61); “Что касается гипограммы, то слово-тема является первоначальной и заранее предполагаемой единицей – презумпция, в конечном счёте не подлежащая проверке” (с. 62); “Слово-тема порождает развёрнутое высказывание настолько искусно, что лингвисту пришлось бы приложить ещё больше изобретательности, чтобы обнаружить в этом высказывании слова-темы. Завязь определяется по характеру цветка – всё должно бы решить экспериментальное исследование. Но Соссюр исследует тексты прошлого – какие эксперименты можно производить с гипотетическими цветками античных цветов? Итак, здесь явно проступает риск (в котором Соссюр, впрочем, отдавал себе отчёт) впасть в иллюзию, – риск, который состоит в следующем: любая сложная структура предоставляет наблюдателю достаточное количество элементов, чтобы он мог выделить из них подсистему (все выделения здесь и далее принадлежат автору. – Прим А.П. и Е.Ш.), которая была бы наделена вполне допустимым смыслом и для которой ничто не мешает составить а priori ëîãè÷åñêîå èëè õðîíîëîãè÷åñêîå îáîñíîâàíèå” (ñ. 63); “Гипограмма, или слово-тема, является словесной подсистемой, а не собранием необработанных материалов. Сразу же становится очевидным, что развёрнутый стих (единое целое, система) одновременно является и носителем указанной подсистемы, и вектором совершенно другого смысла. От слова-темы к стиху – такой путь должно было пройти, основываясь на устойчивом каркасе гипограммы, развёрнутое высказывание. Соссюр не стремится познать весь процесс целиком и ограничивается лишь предположением, что он регулируется устойчивостью слова-темы” (с. 63). Последний из приведённых отрывков получает несколько неожиданное развитие: "“Соссюр никогда не утверждал, что слово-тема предшествует развёрнутому тексту: текст строится на основе слова-темы, а это нечто иное. Слово-тема раскрывает и одновременно ограничивает возможности развёрнутого стиха. Это орудие поэта, а не жизненный росток поэмы…” (с. 64).
Ж.Старобинский подчёркивает, что в теории Ф. де Соссюра не содержится ничего мистического, что эта теория вполне вписывается в представления теоретиков, “которые отвергают понятие литературного творчества и подменяют его понятием производства” (с. 64), что по признанию Соссюра, закон об анаграммах – если он подтвердится – не принадлежит к числу явлений, облегчающих сочинительский труд (с. 59). Заканчивается глава “Вопрос о происхождении” указанием Ж.Старобинского на значительную роль изобретательности, которой должен обладать интерпретатор анаграмм: “У привнесённого в текст заранее, у запрятанного внутри текста слова-темы нет никаких количественных отклонений: оно не является словом ни высшего, ни низшего порядка. Оно предлагает свою субстанцию для интерпретаторской изобретательности и обеспечивает себе тем самым жизнь в виде долгого эха” (с. 107).
В условиях ограниченного объёма статьи авторы не могут с той же степенью подробности остановиться на содержании последующих глав очерка: “Пролиферация” (с. 109-120), “В поисках доказательства” (с. 121-154), “Отклики” (с. 155-159), – поэтому дальнейшее изложение необходимо приобретает конспективный характер.
Глава “Пролиферация” начинается с подробного анализа гипограмм, найденных Соссюром в произведениях Сенеки. Соссюра поражает лёгкость обнаружения и обилие “логограмм”, он утверждается во мнении, что у древних существовал лишь один “способ, который состоит в “вышивании” стихов по канве слогов какого-либо слова и по отрезкам или парасхемам этого слова” (с. 115 – Констатируя одержимость Ф. де Соссюра в поиске зашифрованных слов, Жан Старобинский задаётся уместным вопросом: не являются ли эти легко обнаруживаемые фонетические явления иллюзией, аналогичной оптическому обману? – С. 115). Соссюр приходит к выводу, что анаграмматический способ письма охватывает не только поэзию, но и прозу, что произведения Цицерона “буквально утопают в самых неотразимых гипограммах” (с. 115), что в прозе Цезаря “гипограммы бегут и переливаются” (с. 116). Соссюр обнаруживает анаграмму (“Cicero”) даже в обычном письме Цезаря к Цицерону, в письме, где – по признанию самого исследователя – “не может быть и речи о том, чтобы заботиться о “слоге” (с. 116):
Civilibus controversiis?
CI - - - - C - -RO-ER
В своих заметках по поводу прозы латинского историка Valere Maxime (1 век до н.э.) Соссюр признаёт, что выделение гипограммы во многом зависит от распространённости слогов, входящих в состав слова-темы: слово-тема Pisistratus, основанная на широко употребительных -atus, -is, -si, выделяется намного легче, чем такие короткие слова, как Plato, Seneca и т.д., включающие менее распространённые слоги (с. 118).
Что касается писем древних римлян друг к другу, то, по мнению Соссюра, “на поистине неумолимую регулярность гипограммы” не влияют ни настроение пишущего, ни его отношение к адресату, ни даже темы писем: “гипограмма достигла у латинян уровня психологической “социации” (“социальности”? – фр. sociation), глубокой и неизбежной”, а зашифровка и расшифровка какого-либо слова-темы якобы являлись “второй натурой для всех образованных римлян” (с. 117 и 120).
Проблема поиска доказательства выделена Старобинским в отдельную главу не случайно: у Ф. де Соссюра неоднократно возникали сомнения по поводу обнаруженных им явлений. Именно избыточность анаграмм, лёгкость их выделения побудила Соссюра предпринять поимки внешних доказательств для своей теории: многочисленность анаграмм может привести к мысли о случайных совпадениях. Ср. мнение Цв.Тодорова: “Гипотеза Соссюра заводит не потому, что ей не хватает доказательств, а скорее потому, что их слишком много: в любом стихотворении разумной длины можно обнаружить анаграмму какого угодно имени” (Тодоров 1983: 361). Отсутствие каких-либо упоминаний о гипограмме как композиционном приёме у латинских теоретиков по стихосложению подсказывает Соссюру такой вид проверки своей теории, как непосредственное обращение к поэтам, стоящим на традициях, близких к древнелатинским. Ж.Старобинский приводит тексты письма Ф. де Соссюра к директору колледжа в Итоне (по поводу творчества Джонсона), письма к Дж.Пасколи, от которого он надеялся получить подтверждение своей теории. Отсутствие подтверждений внешнего порядка, видимо, повлияло на решение Соссюра не продолжать своих исследований в области анаграмм. Хотелось бы, однако, подчеркнуть, что Ф. де Соссюр остался убеждённым в своей правоте. Обращаясь в своих записях к будущему, он верил в приход момента, когда найденные им закономерности “покажутся жалким скелетом свода законов в их истинном размере”, поскольку им открыто лишь самое основное (с. 134). О необходимости веры в то, “что что-то является достоверным”, Фердинанд де Соссюр писал и своим последователям (с. 138).
Вполне естественно желание Ж.Старобинского включить в свой очерк отклики о теории анаграмм со стороны тех, кто окружал Соссюра, отзывы его ближайших учеников. В очерке цитируется восторженное письмо А.Мейе по поводу обилия анаграмм у Горация, другие его письма с пожеланием скорейшей публикации анаграмматических исследований Ф. де Соссюра, что может свидетельствовать о полном принятии Антуаном Мейе теории анаграмм. Отмечая, что Ф. де Соссюр не ставил своей целью изучение с позиций анаграмм французской поэзии, Старобинский достаточно вычленяет гипограммы в стихах Бодлера (с. 158).
В заключение статьи авторы статьи хотели бы подчеркнуть, что очерк Ж.Старобинского “Слова в словах” доносит до читателей все те “плодотворные идеи, которыми богаты опубликованные части тетрадей Соссюра” (см.: Соссюр 1977: 636), и не может не вызвать живого читательского интереса.
Литература
Соссюр Ф. де. Отрывки из тетрадей Ф. де Соссюра, содержащих записи об анаграммах/Перев. С фр. Вяч.Вс.Иванова.//Фердинанд де Соссюр. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 639-645.
Тодоров Цв. Понятие литературы // Семиотика. Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю.С.Степанова. М., 1983. С. 355-369.
Starobinski J. Let mots sous les mots: Les anagrammes de Ferdinand de Saussure. Paris, 1971.
Starobinski J. Words upon words: The anagrammes of Ferdinand de Saussure/Transl. By Olivia Emmet. – New Haven; London: Yale univ. press, 1979. – XI, 129 p., facs. Пер. с франц.
Wunderli P. Ferdinand de Saussure und die Anagramme. – Tübingen, Niemeyer, 1972.