Целостно-системному осмыслению анафонúи как фоносемантического средства было посвящено соответствующее диссертационное исследование [А.В.Пузырёв, 1995]. Напомним, что под анафонией понимается такое синтагматическое фоносемантическое средство (такая разновидность фоники)[1], сущность которого заключается в наличии звуковой переклички слов какого-либо сегмента со звуковым обликом наиболее важного по смыслу слова данного сегмента [А.В.Пузырёв, 2014, с. 265].

В нашем исследовании 1995 года говорилось о четырёх ступенях сущности анафонии – как феномена мышления, языка в собственном смысле этого слова, речи и коммуникации (общения).

В настоящее время несомненно, что следовало бы говорить о существовании анафонии на пяти ступенях сущности языка, о её существовании на уровнях: 1) мышления, 2) языка в собственном смысле этого слова, 3) психофизиологии, 4) речи и 5) общения.

Уточним базовые понятия.

Фоника (=звуковая организация художественной речи) – совокупность различных неканонизованных форм звуковой организации художественной речи (канонизованной формой звуковой организации стиха является рифма).

Анаграмма – такая неканонизованная форма звуковой организации, при которой звуковой состав того или иного важного по смыслу слова (слова-темы) полностью воспроизводится в тексте. Примером может служить отрывок из стихотворения Д.Д.Минаева:

Бедняки снесут –

Сладко ли, не сладко ли –

Всё: по шее ль бьют,

Лупят под лопатку ли.

Сирому – сна нет,

Давит зло, как тать, его,

И один ответ –

Гнать, и гнать, и гнать его.

(Д.Д.Минаев. Кумушки)

За словами «лупят под лопатку ли» скрывается «лупят подло Паткули», а за словами «гнать, и гнать, и гнать его» – «гнать и гнать Игнатьева». А.В.Паткуль и П.Н.Игнатьев (петербургские оберполицмейстер и военный губернатор) – усмирители студенчества [см.: Д.Д.Минаев, 1947, с. 418]. Две анаграммы в этом контексте одновременно являются и криптограммами.

Анафония – такая неканонизованная форма звуковой организации, при которой звуковой состав того или иного слова-темы воспроизводится в тексте не полностью. Примером анафонии могут служить известные пушкинские строки:

Её сестра звалась Татьяна...

Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим.

(А.С.Пушкин. Евгений Онегин)

Звуки имени Татьяна рассыпаны в тексте и воспроизводят это имя, хотя и не полностью. Заметим попутно, что в приведённом отрывке с анафоническим окружением имени «Татьяна» выделены – среди прочих – йотированные гласные (поскольку в собственном имени [j] присутствует).

Криптограмма – это анаграмма, где звуковой состав того или иного слова-темы имплицируется, зашифровывается в тексте и для его эксплицирования, расшифровки требуются определенные фоновые, экстралингвистические знания. В приведённом выше стихотворении Д.Д.Минаева анаграмма выступает в качестве криптограммы.

Фонетическая гармония – это формы звуковой организации речи, не связанные с воспроизведением звукового состава важного по смыслу слова-темы.

Все перечисленные неканонизованные формы звуковой организации (вместе с рифмой, канонизованным звуковым повтором) входят в материально выраженные синтагматические фоносемантические средства.

Мышление.

Под мышлением понимается: 1) познавательный психический процесс, обеспечивающий отражение в психике субъекта связей и отношений, существующих между объектами и явлениями действительности; 2) процесс образования связей между образами, имеющимися в психике субъекта [А.Ф.Корниенко, 2010, с. 289].

Язык.

Иногда говорят, что язык является необходимым условием возникновения мышления, но всё обстоит наоборот: это мышление является необходимым условием возникновения языка. Язык может способствовать или не способствовать функционированию мышления, но не может быть необходимым условием возникновения мышления. Язык – это форма, т.е. способ организации мышления. Отношение языка и мышления изоморфно отношению формы и содержания.

Под языком понимается система языковых единиц и правил их использования, но сама эта система – всего лишь одна из форм мышления, точнее – один из способов организации мышления (сугубо идеальная сущность, которую ни потрогать, ни пощупать нельзя). В каком-то смысле – это инструмент (для человека), но язык сам по себе, язык в собственном смысле этого слова, – это идеальная сущность, изучать которую и есть прямой долг лингвистов. Дихотомия Соссюра «язык – речь» нами включается в более сложную парадигму – в пентахотомию «мышление – язык – психофизиология – речь – общение». По нашему убеждению, это абсолютно лингвистический подход, если он предполагает рассмотрение того или иного языкового феномена в целостно-системном виде.

Психофизиология.

Под психофизиологией обычно понимается область междисциплинарных исследований на стыке психологии и нейрофизиологии. Соответственно, психофизиология речи и мышления изучает функциональную роль разных областей мозга и их взаимосвязей в осуществлении речевых процессов.

В наших работах под психофизиологией, кроме соответствующей научной дисциплины, понимаются нервные (нейронные) механизмы психической деятельности, нейрофизиологический субстрат психики.

Наше обозначение словом психофизиология нейрофизиологического субстрата психики соответствует регулярной и продуктивной для русского языка модели – типичной форме обозначения науки и её объекта одним понятием, ср.:

– фонетика: 1) наука о звуках языка; 2) звуковой строй языка;

– семантика: 1) наука, изучающая значение различных единиц языка; 2) значение, смысл (отдельного слова, оборота речи);

– синтаксис: 1) наука о законах соединения слов и строения предложений; 2) система языковых категорий, относящихся к соединениям слов и строению предложений;

– морфология: 1) наука о частях речи, об их категориях и о формах слов; 2) система частей речи, их категорий и форм слов;

– фразеология: 1) наука об устойчивых выражениях и конструкциях; 2) совокупность устойчивых выражений и конструкций в языке и т.п.

Речь.

Речь – это то или иное обнаружение (выражение) языка, его внешние формы существования. Речь – это то, во что превращается язык, это то, в чем он материализуется. Речь – это та реальность, которая обладает материальными признаками, это то, что предстаёт, по К.Марксу, «в виде движущихся слоев воздуха».

На этой ступени сущности мы не можем говорить о смысле сказанного – мы можем говорить о наличии только лишь определённого содержания. Исследование речи, однако, не составляет задачи лингвистики: задачу любой науки составляет постижение сущности предмета, и потому в задачи лингвистики прежде всего входит постижение ненаблюдаемой сущности, а именно языка.

Речь предстаёт перед нами отнюдь не как «использование», «употребление» языка (довольно обычные определения термина «речь» в лингвистических сочинениях), но как само существование языка в пространстве и времени. Речь – это необходимое и вместе с тем случайное проявление качеств языка (диалектика необходимого и случайного – в силу ограниченности рамок изложения – здесь не рассматривается).

Общение.

Под общением понимается процесс взаимодействия людей друг с другом, процесс их включения в деловую или дружескую связь. Только в общении (с кем-либо, а иногда с самим собой) речь выражает не содержание, а личностно-ориентированный смысл: один и тот же текст существует столько раз, сколько раз его читали и воспринимали.

Внутри общения следует различать коммуникацию, квази- и псевдокоммуникацию (наше разграничение этих понятий см.: [А.В.Пузырёв, 2014, с. 42-13]).

Коммуникация – это взаимодействие субъектов с помощью знаковых средств языка, но не любое такое взаимодействие. Это взаимодействие, вызванное потребностями совместной деятельности и направленное на значимое изменение в состоянии, поведении и личностно-смысловых образованиях партнера.

Речевое общение – это действительность языка, его актуально наличное бытие, т.е. подлинное бытие. Мёртвые языки в этом смысле – это языки, потерявшие свою действительность, свое актуально наличное бытие, это языки, переставшие быть средством общения.

Заметим попутно, что используемый нами метод предполагает последовательный учёт генетического, логико-структурного, динамического, функционального, идиостилевого аспектов. На каждой ступени сущности последовательное расположение этих аспектов имеет свои особенности.

Что есть анафония на уровне мышления? На этом уровне исследователь пользуется полагающей рефлексией и устанавливает психологические предпосылки и корреляты анафонии. Понятие «предпосылки» шире понятия «корреляты»: все психологические корреляты анафонии одновременно являются и ее психологическими предпосылками, но отнюдь не все психологические предпосылки анафонии могут быть признаны ее коррелятами.

Генетический аспект. При рассмотрении психологических предпосылок анафонии следует учитывать различные виды мышления, установку как основание для конструирования художественно-литературной реальности, сознательное/бессознательное психическое, фундаментальную человеческую потребность извлекать смысл из окружающего мира и делать это при произвольном контроле, бисексуальность как одну из предпосылок идиостиля, а также персеверации как психологический субстрат (коррелят) анафонии.

Идиостилевой аспект. Именно к психологическим предпосылкам анафонии относится характер мышления конкретной творческой личности: быстро или медленно она пишет, осуществляет творческий процесс в голове или на бумаге, в большей степени доверяет интуиции или рассудку. Но независимо от характера художественного мышления любой поэт или писатель обладает обострённым языковедным мышлением, и звуковая сторона речи (хотя бы время от времени) не может не осознаваться этим писателем или поэтом. Степень допустимости звуковых повторов (и, в частности, анафонии) в языковом сознании конкретных языковых личностей оказывается различной и во многом зависит от того, в каком качестве эта личность предстаёт – в качестве поэта или писателя.

Функциональный аспект. На уровне оснований анафонии принципиально важным оказывается вопрос о функциях звуковых повторов в языковом мышлении той или иной личности. Языковое мышление принципиально не наблюдаемо, и потому вопрос о функциях звуковых повторов (в частности – анафонии) в языковом мышлении личности предстаёт здесь как вопрос об оценке звуковых повторов мыслящей личностью, как вопрос о бытии звуковых повторов в метаязыковом мышлении личности. Важным оказывается следующее:

1) Как в стихе, так и в прозе прагматика звуковых повторов во многом зависит от того, кто является субъектом прагматического оценивания — сам автор или его читатель. Любопытно, но у отправителя речи прослеживается тенденция оценивать звуковую сторону своей речи выше, чем это обычно делает читатель.

2) Прагматика звуковых повторов в большой степени зависит от степени осознаваемости этих языковых средств: в стихе наибольшей иллокутивной силой обладают неосознаваемые – как поэтом, так и читателем – звуковые повторы; что же касается прозы, то фиксация в языковом сознании читателя нарочитых звуковых повторов воспринимается им как нарушение культурно-речевых норм и обычно вызывает негативную реакцию, вплоть до реакции отторжения, – а прагматика неосознаваемых звуковых повторов в прозе потребовала специальных исследований (результаты их см.: [А.В.Пузырёв, 1995, 2014]).

Динамический аспект. Конкретное исследование динамических аспектов анафонии в мыслительной деятельности позволило нам сделать следующие выводы:

1. Поскольку художественное постижение мира изначально проходит через стадию праобраза («зародыша идеи», «звучащего слепка формы»), а звучащий праобраз – «звукообраз» – во многом предопределяет результаты мыслительной деятельности поэта, постольку звуковые повторы, звуковые ассоциации оказываются изначально причастными к стиховому познанию мира.

2. Звукообраз (одна из разновидностей праобраза) – это тот феномен, который служит психологическим основанием для анафонии как динамического, развертывающегося во времени и пространстве процесса.

3. Массовый, поставленный под руководством автора ассоциативный эксперимент показал, что звуковая организация речи (в конечном счете – языка) в известной степени предопределяет продукт мыслительной деятельности, причем этот вывод получен на материале как русского, так и татарского языков – языков, принадлежащих к различным языковым семьям и морфологическим типам.

4. Проведенный эксперимент показал также, что мышление женщин в большей степени восприимчиво – по сравнению с мужским полом –  к звуковой организации речи. Он подтвердил также, что знание языков – фактор, повышающий остроту языкового восприятия, мощный фактор развития языкового чутья. Степень выраженности «художественного» начала в человеке тоже является одним из факторов выбора и употребления слов по звуковым соображениям.

5. Общечеловеческий характер воздействия звуковых ассоциаций на мыслительный процесс проявляется и в феномене «народной этимологии», в явлении, которое существует если не во всех, то во многих языках.

Логико-структурный аспект. Чрезвычайно важно указать на логическую соотнесенность базовых понятий метаязыкового мышления. К таким понятиям относятся: деятельность (мыслительная – языковая – речевая – коммуникативная), активность, психика, сознание и бессознательное; мышление, язык, речь и коммуникация; текст. В указанных выше работах нами было показано, что и деятельность, и текст могут быть рассмотрены на уровнях мышления, языка, физиологии, речи и общения.

Что есть анафония на уровне языка?

Как уже говорилось, язык не дан человеку в непосредственном наблюдении. На этом уровне, языка в собственном смысле этого слова, господствует предполагающая рефлексия (см. также: [А.А.Гагаев, 1991, с. 185]).

Генетический аспект.

1. Языковым основанием анафонии является зона ассоциативно-звуковых пересечений в языке – ассоциативно-звуковая парадигма (в нашем случае – русского) языка. Эта макропарадигма имеет полевую структуру и характеризуется наличием центра (ядра) и периферии.

2. Парадигматические отношения внутри ассоциативно-звуковой парадигмы проявляются в существовании омонимов, паронимов и анаграмм (в традиционном, дососсюровском их толковании); синтагматические отношения внутри ассоциативно-звуковой парадигмы языка обнаруживаются в наличии внутри языка всякого рода звуковых повторов, в частности – паронимической аттракции, "привычных" рифм (не говоря уж об анафонии, предмете нашего исследования).

3. Внутри ассоциативно-звуковой парадигмы языка различается направленность ассоциаций от семантики к звучанию и от звучания к семантике. Направленность ассоциаций от семантики к звучанию проявляется в том, что слова-синонимы в целом обладают большим фонетическим сходством, чем слова-антонимы (Л.В.Быстрова и В.В.Левицкий). Ассоциации, идущие от звучания к семантике, реализуются в языке в виде звукового символизма и ономатопеи, а также безотчетной вербализации звуковых эффектов неязыкового происхождения.

4. Наиболее очевидным образом ассоциативно-звуковая парадигма языка проявляется в случаях ее игнорирования – например, при образовании аббревиатур или при отсутствии внимания к эффектам стечения слов в речевом потоке.

5. В филогенетическом аспекте ассоциативно-звуковая парадигма восходит к языковым фонационным монолитам и является результатом саморасщепления этих протоязыковых фонационных монолитов. Протоязыковая изобразительность (иконичность) фонационных монолитов проявляется и в современном языке, трансформировавшись в экспрессивность знаков-символов.

В онтогенетическом аспекте становление ассоциативно-звуковой парадигмы языка протекает параллельно становлению языкового и метаязыкового мышления и наиболее заметно в известном возрасте "от 2-х до 5-ти". В момент, когда ребенок начинает говорить, он уже имеет сложившуюся – в самых общих контурах – ассоциативно-звуковую макропарадигму, которая становится фактором активного осмысления и преобразования новых слов и выражений и в результате такого осмысления подвергается все большему и большему уточнению. Ассоциативно-звуковая парадигма языка в онтогенезе складывается раньше, нежели представления о норме, и между влияниями этих факторов могут быть обнаружены несовпадения.

6. Различная ассоциативная сила слов различных частей речи, максимум ассоциативных возможностей имени существительного предопределил выбор этой части речи – в плане анафонических исследований – как наиболее предпочтительной (а внутри этой части речи – существительных конкретных). Одной из грамматических предпосылок проявления ассоциативных возможностей у сближающихся в звуковом отношении слов является употребление одного из них в именительном падеже.

Логико-структурный аспект. Он предполагает своего рода возвращение к первоначалу, исходной «первоклеточке» исследования. По отношению к анафонии это означает логическое определение и уточнение лингвистических понятий, необходимых для точного и, по возможности, всестороннего понимания сущности анафонии.

1. Устанавливается, что разграничение тематических, опорных и ключевых слов тесно связано с известной иерархией коммуникативных единиц. Если тематические и опорные слова имеются в коммуникативной единице любого уровня, то ключевые слова могут использоваться в коммуникативной единице, предполагающей композиционную оформленность. В тексте ключевым может быть и слово, и словосочетание, и предложение, и сложное синтаксическое целое. Хотя употребление ключевых элементов в большей степени свойственно текстам стихотворного языка, оно может наблюдаться и в прозе.

2. Разграничение опорных и ключевых слов перспективно тем, что может использоваться при изучении не только текстов, но и языка как системы подсистем на каком-то его синхронном срезе.

3. Основным параметром, выделяющим ключевой элемент из опорных, является семантико-стилистическая вариативность: ключевой элемент текста представляет собой единицу, семантически (и стилистически) не равную самой себе в начале и конце порождения (восприятия) текста.

4. По степени выраженности активного начала внутри ключевых слов можно выделить ключевые слова: 1) формируемые текстом, 2) формирующие текст.

Ключевые слова, формируемые текстом, являются объектом художественного мышления и характеризуются максимальной (вплоть до изменения референтной отнесенности) семантико-стилистической вариативностью, меньшей вариативностью формы, пассивной ролью в композиции, высокой степенью совпадения с названием текста – и чаще всего выражаются именем существительным.

Ключевые слова, формирующие текст, являются в художественном мышлении порождающим началом и характеризуются меньшей (по сравнению с первой группой) семантико-стилистической вариативностью, большей вариативностью формы, доминирующей ролью в композиции, значительно меньшей ролью названия в тексте – и могут выражаться любой частью речи.

Есть все основания предполагать, что ключевые слова второй группы чаще, чем первой, образуют анафонические отношения.

5. Сама возможность переноса разграничения опорных и ключевых слов с «уровня текста» на «уровень языка как системы подсистем» (уровни, предложенные А.И.Горшковым) позволяет разграничивать в анафонии контекстуальные, текстовые и общеязыковые явления.

6. При решении вопроса об анафонической организации текста с ключевым элементом (не словом) исследователю достаточно: 1) определить ключевой элемент текста; 2) выделить в этой единице наиболее информативные звуки (звуки, выдвинутые повтором, ударением, позицией в строке и т.п.); 3) установить факт превышения этими речевого фона (или факт совпадения с этим фоном); 4) сделать вывод о наличии-отсутствии анафонии текстового характера, о степени выраженности текстовой анафонии.

7. Факт превышения звуками слова-темы их обычной встречаемости в тексте того или иного поэта может устанавливаться только по отношению к обычной частотности этих звуков в речи того же самого поэта.

8. Вопрос о предпочтительности фонологической, звуковой, буквенной или звукобуквенной субстанции в анафонических использованиях был решён нами в пользу звуковой субстанции. Причин для такого выбора у нас несколько: 1) эта субстанция в большей степени отражает реальное звучание художественной речи; 2) ее выбор в большей степени соответствует преемственному характеру нашего исследования, восходящего к анаграмматическим поискам Ф.де Соссюра; 3) изучая звуковую субстанцию анафонии, исследователь получает больше шансов приблизиться к речевой манифестации бессознательного психического, к наиболее интимным проявлениям языковой личности.

Динамический аспект анафонии на уровне языка преломляется в виде частных проблем «Анафония и языковая деятельность», «Сущность анафонии как процесса», «Закон развития анафонии». Проведённое обсуждение поставленных проблем позволило обозначить следующие моменты.

1. С точки зрения слова-темы, анафония – как динамический процесс – выступает в качестве материализации ассоциативно-звуковой валентности слова-темы. С точки зрения слов, созвучных слову-теме, анафония предстает как процесс включения этих слов в доминирующую звуковую тему фразы (или текста). Для обозначения динамического характера анафонии нами используется именование "анафония как процесс".

2. Широта ассоциативно-звуковой валентности слова-темы определяется общеязыковой частотностью звуков, слогов и звукосочетаний, входящих в состав слова-темы.

3. Анафония как процесс достаточно определенно вписывается в существующие представления о языковой деятельности. Степень ее проявленности, очевидно, зависит от характера языковой деятельности: если речепорождение осуществляется безостановочно, без пауз, то вероятность появления анафонии повышается; если же языковая деятельность характеризуется рассогласованностью уровней речепорождения (различного рода "муки слова"), то степень проявления анафонии как процесса снижается – кроме тех немногих случаев, когда создание анафонических эффектов осознается субъектом как цель его речевой деятельности.

4. Степень анафоничности конкретного текста, вероятно, может свидетельствовать о характере протекания речевой деятельности, результатом которой данный текст является.

5. Анафония как процесс, подчиненный процессу мышления на стихотворном языке, может быть признана типологической характеристикой стиха. Для прозы анафония скорее всего является "минус-процессом", который если и прорывается в сферу речевой реальности, то только благодаря языковому подсознанию, что, в свою очередь, делает изучение анафонии в прозе более предпочтительным.

6. Если отвлечься от – произвольного или не-произвольного — характера языковой деятельности, то, думается, анафония как процесс в большей степени характеризует не нулевое, а материально выраженное слово-тему: такое слово имеет намного больше шансов – хотя бы в силу неоднократности своего употребления – реализовать свою ассоциативно-звуковую валентность.

7. Анафония как процесс, с одной стороны, зависит от характера языковой деятельности, а с другой – сама является одним из факторов порождения высказывания.

8. Проведенный под руководством автора свободный ассоциативный эксперимент с квазисловом показал, что в смоделированной ситуации встречи носителя языка с незнакомым словом у субъекта в первую очередь появляются ассоциации звуковые. Затем их сменяют мысли "о своем". В третью очередь человек задается вопросом: "Что же именно это слово значит?" – но лишь в самую последнюю очередь человек отказывается думать об этом слове. Доминирующая позиция звуковых ассоциаций в данном случае доказывает их огромное значение для языкового поведения личности.

Функциональный аспект.

1. К наиболее общим функциям анафонии относятся: 1) эмотивная, 2) воздействия (внутри нее – волюнтативная, экспрессивная и магическая функции), 3) гносеологическая, 4) эстетическая функции. К относительно специфическим относятся выделительная функция анафонии (функция интенсификации, функция акцентуации), а также функция создания, подкрепления "тесноты ряда" и эвфоническая функция. Следует подчеркнуть многофункциональность и вытекающую из этого высокую иллокутивную силу изучаемого языкового явления (как и звуковых повторов вообще).

2. Следует разводить понятия «норма» и «мера» в использовании анафонии.

3. Нормы письменных форм языка хотя и допускают – в большей или меньшей степени, при условии контекстуальной или ситуативной мотивированности – актуализацию ассоциативно-звуковой парадигмы, все-таки они ограничивают действие ассоциативно-звуковой парадигмы языка и в обычной речи запрещают носителю языка ставить созвучные слова рядом. Исключением здесь оказывается стихотворный язык (и субъязык рекламы), где действия литературных норм и ассоциативно-звуковой парадигмы языка друг другу не противоречат и полностью совпадают.

Что касается художественной прозы, то в ней наблюдается определенное противоречие между всеобщим по своему основанию явлением (анафонией) и элиминацией этого явления со стороны литературных норм, т.е. противоречие влияний языковой системы и социальных установлений. Поскольку великие мастера слова руководствуются в своем творчестве не соблюдением норм, а чувством меры, предположение об активном использовании анафонии крупнейшими мастерами прозы становится основной гипотезой, проверяемой на уровне речевой реальности данного языкового явления.

Идиостилевой аспект. Выяснение индивидуальной предрасположенности поэтов и писателей к использованию звуковых повторов в языке художественной литературы позволяет утверждать, что поэты и писатели обнаруживают различную предрасположенность к активному использованию анафонии:

1) если для поэтов анафония желательна, а степень ее использования во многом определяется тяготением поэта к напевной или говорной интонации, принадлежностью к тому или иному литературному направлению, индивидуальными свойствами языковой личности, а также ее композиционными пристрастиями,

2) то для большинства писателей активное использование анафонии как разновидности звуковых повторов недопустимо и вроде бы не должно иметь места.

Анафония на уровне психофизиологии.

Для нас эта ступень сущности анафонии оказалась наименее исследованной, и в настоящем обсуждении ограничимся постановкой вопросов предварительного характера.

Идиостилевой аспект требует поставить вопрос о взаимосвязи анафонии с биологической силой мастера слова. Связь биологической силы писателя с характером его детства была обозначена в [А.В.Пузырёв, 2015]. Были выделены две группы писателей: писатели, в целом тяготеющие: 1) к небольшому объёму произведений, 2) к значительному объёму своих текстов. Так, например, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, А.П. Чехов, А.И. Куприн, И.А. Бунин тяготеют к малым прозаическим формам, тогда как В. Гюго, О. де Бальзак, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой и М.А. Шолохов тяготеют к эпическим формам повествования. Оказалось, что практически всем писателям первой группы в детстве не хватало любви и обожания со стороны родителей. У писателей второй группы, тяготеющих к большим прозаическим формам, напротив, детство характеризуется безусловным наличием родительской любви (что, в свою очередь, способствовало формированию фундаментальной установки жить). Биологическая сила писателей второй группы, в частности, проявилась и в том, что они в среднем прожили на десять лет больше, нежели писатели первой группы.

Функциональный аспект. Биологическая сила писателя прямо пропорциональна энергии мыслящей личности, обладающей «магнетическими свойствами» [Д.Карнеги, 1989, с. 386], т.е. обеспечивает заразительность искусства вообще и художественной речи в частности.

В указанном аспекте нам чрезвычайно импонирует мнение В.Г.Белинского в пятой статье о сочинениях Александра Пушкина: «Каждое поэтическое произведение есть плод могучей мысли, овладевшей поэтом. Если б мы допустили, что эта мысль есть только результат деятельности его рассудка, мы убили бы этим не только искусство, но и самую возможность искусства. В самом деле, что мудрёного было бы сделаться поэтом, и кто бы не в состоянии был сделаться поэтом по нужде, по выгоде или по прихоти, если б для этого стоило только придумать какую-нибудь мысль, да и втискать её в придуманную же форму?.. Искусство не допускает к себе отвлечённых философских, а тем менее рассудочных идей: оно допускает только идеи поэтические, а поэтическая идея – это не силлогизм, не догмат, не правило, это – живая страсть, это – пафос...» [В.Г.Белинский, 1981, с. 249]

Динамический аспект анафонии. Нами было высказано предположение, что мощь творческого процесса (состояние вдохновения) неизбежно должно проявиться и в функционировании анафонии. Если языковая деятельность характеризуется параллельностью действия всех уровней порождения высказывания (литературное творчество в состоянии вдохновения), то механизм слухового и зрительного контроля ослабляется. В результате ослабления слухового и зрительного контроля «звуковой комплекс предшествующего слова может повлиять на порождение следующего слова, звуковой комплекс которого получается близким к предыдущему» [Ю.В.Красиков, 1980, с. 99], т.е. возрастает вероятность появления анафонии – по сути своей служащей языковым коррелятом персевераций, языковым результатом действия «ловушек возбуждения» Лоренте де Но [А.В.Пузырёв, 2014, с. 149].

Логико-структурный аспект предполагает установление логической соотнесённости таких понятий, как функциональная асимметрия мозга, объем оперативной памяти, особенности раздражительного и тормозного процессов, синестезия, а также доминанта А.А.Ухтомского и «ловушки возбуждения» Р. Лоренте де Но.

Генетический аспект. Нами было сформулировано, что анафония имеет вполне определённую психофизиологическую реальность. К психофизиологическим предпосылкам анафонии относятся функциональная асимметрия мозга, объем оперативной памяти, особенности раздражительного и тормозного процессов, синестезия, а также доминанта А.А. Ухтомского и "ловушки возбуждения" Р. Лоренте де Но как психофизиологический субстрат (коррелят) анафонии.

Анафония на уровне речи.

Логико-структурный аспект предполагает решение вопроса критериев выделения анафонических фактов. Таким критерием – кроме наличия самого слова-темы и, если это возможно, подтверждений внешнего порядка – может быть только факт превышения звуками и звукосочетаниями слова-темы языкового фона как коррелята «среднего» порога восприятия или речевого фона как отражения обычной частотности звуков.

Приведены данные о нормальном распределении звуков и звукобукв в русской стихотворной речи (всего обработано 100 000 звуков – результаты получены М.П.Болотской и А.В.Болотским). В силу того, что частотность звуков в стихотворной речи известна, вопрос о наличии-отсутствии факта анафонии в каждом конкретном случае может быть решен без всяких затруднений.

Использование полученных данных о частотности звуков в стихотворной речи по отношению к художественной прозе означает ужесточение требований к обнаружению явлений анафонии в прозе, т.е. повышает надежность результатов.

2. Надежность результатов обеспечена и обшей ориентацией на такую разновидность опорных слов, как собственные имена. Собственные имена, с одной стороны, при прямом номинативном употреблении воплощают максимум конкретности (т.е. максимум информативных, ассоциативных и экспрессивных возможностей), а с другой стороны – обеспечивают воспроизводимость результатов.

Динамический аспект анафонии предполагает рассмотрение статистических закономерностей анафонии на уровне речевой реальности.

1. Наблюдения над анафонией в стихотворной речи русских классиков показали, что включение тематических слов в те или иные звуковые повторы (исследование проводилось на материале собственных имен) является законом их использования, ср. использование дифонов в известных строках: "Промчалось много, много дней С тех пор, как юная Татьяна И с ней Онегин в смутном сне Явилися впервые мне..." (А.Пушкин); "Не будь на то господня воля, Не отдали б Москвы" (М.Лермонтов) и т.п.

2. Пилотажное по своему характеру исследование анафонии в художественной прозе М.М.Пришвина и М.А.Шолохова показало, что коэффициент анафоничности здесь составляет 99,9 %, ср.: “Тяжело дыша, Лушка села на смятую постель” (М.Шолохов) или “Только очень трудно было Травке привыкать к дикой жизни” (М.Пришвин).

Обратив внимание на самые заметные разновидности звуковых повторов, типа: “Базаров сказал правду” (Тургенев), “Ростов не думал о том, что значит требование носилок...” (Толстой) или “...Старик Самсонов сам сознавался” (Достоевский), мы обнаружили, что число ассоциатов, включающих указанные разновидности звуковых повторов в свой состав (далее – просто ассоциатов), измеряется тысячами, что в использовании этих ассоциатов обнаруживаются определенные закономерности:

1) Степень выделенности звуковых повторов и их количество находятся в отношениях обратной зависимости.

2) С увеличением расстояния от опорного слова вероятность ассоциатов к нему уменьшается. Чуть ли не 9 десятых всех ассоциатов располагаются от опорного слова не далее, чем на расстоянии в 7 фонетических слов.

3) Наибольшее количество ассоциатов находится в авторской речи и непосредственно связано с авторским повествованием.

4) Получила подтверждение гипотеза о том, что наличие или отсутствие звуковых скоплений вокруг слова-темы отражает интенсивность творческого процесса прозаика.

5) Среди ассоциатов к собственному имени персонажа обычно обнаруживается наиболее частый – ассоциативная доминанта. Ассоциативная доминанта – не столько формальная, сколько содержательная единица текста, ср. звучащую мелодию прилагательного “странный” рядом с именем Анны Карениной: «Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в том, что человек заехал к приятелю в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда и не вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно и нехорошо это показалось Анне» (Л.Толстой 1984 т.7: 86).

Функциональный аспект. В рамках этого аспекта была рассмотрена проблема соотношения семантики и прагматики в анафонии на уровне речи. Были сделаны следующие выводы:

1. В русской классической литературе ассоциативные доминанты, демонстрируя параллелизм смысла и звучания, характеризуются семантической неопределенностью и прагматической насыщенностью.

2.1. Прагматический заряд большой силы несут в себе и обычные ассоциаты. Репрезентируя в речевой ткани повествования вдохновение писателя, они обеспечивают заразительность искусства. Сказанное, однако, применимо главным образом по отношению к неосознаваемым (в процессе творчества и, соответственно, восприятия) звуковым повторам.

2.2. При нарушении некоторой меры прагматический заряд анафонии меняет свой знак "+" на "-" и становится зарядом "минус-экспрессивности", утомляющим и раздражающим обычного читателя.

3. Экспрессивность анафонии наблюдается как в стихе, так и в художественной прозе.

Генетический аспект анафонии на уровне речевой реальности проявляется в решении следующих проблем: 1) Имеет ли место анафония в устном народном творчестве? 2) Есть ли какая-нибудь специфика в проявлении анафонии внутри различных жанров фольклора (загадки, пословицы, частушки)? 3) Какова эволюция анафонии в литературных произведениях?

Произведенное исследование позволило заключить:

1. Наиболее бесспорно существование анафонических и анаграмматических структур в загадках: сущность загадки заключается в поиске нулевого слова-темы, а ее звуковая организация зачастую подсказывает искомый ответ, ср.: «Что в избе мать? – Матица» (брус поперек всей избы, на который настлан потолок).

2. Несомненно наличие анафонических и анаграмматических структур в русских пословицах, но их использование следует отграничивать от случаев фонетической гармонии, ср., с одной стороны, «На Руси не все караси – есть и ерши» (анафония), а с другой – «Худ Роман, коли пуст карман» (фонетическая гармония).

3. Скороговорки («Данила гнилоногий», «На дворе трава, на траве дрова» и под.), обладая предельной звуковой выразительностью, скорее всего не знают анафонических структур, а иллюстрируют собой явление фонетической гармонии.

4. Проблема анафонии и анаграмм в заговорах, думается, еще не решена и требует специальных исследований. То же самое следует сказать об анафонии в былинах.

5. Эволюция анафонии в русской литературе двух последних столетий заключалась в движении:

1) от подчиненности имени с яркой внутренней формой к нацеленности на имя с погашенной этимологией;

2) от сознания интерпретатора – а в качестве первого интерпретатора текста выступает сам автор – к его подсознанию;

3) от более концентрированных форм явления к формам менее концентрированным, менее заметным.

Идиостилевой аспект анафонии требует обсуждения следующих вопросов: Что есть в анафонии такого, благодаря чему ее можно было бы связать с идиостилем? Чем именно анафония в прозе (а также в поэзии) того или иного мастера слова отличается от анафонии другого художника слова? Можно ли вообще говорить об «индивидуальном в анафонии»?

Очевидно следующее:

1. Наиболее ярким индивидуальным проявлением анафонии на уровне речевой реальности являются ассоциативные доминанты – абсолютно специфические единицы художественной речи того или иного писателя.

2. Необходимым представляется составление и сопоставление анафонических "портретов", что позволит уточнить на уровне речевой реальности идиостилевые характеристики анафонии.

Анафония на уровне общения.

Поскольку на уровне общения каждый прав, постольку все точки зрения (на наличие или отсутствие анаграмм) имеют право на существование (на языковую действительность). Толерантность, терпимость к иным точкам зрения – принципиальное (вовсе не конъюнктурное) свойство избранного подхода к проявлениям языка в действительности.

На уровне общения мы выходим за рамки обсуждения анаграмм и анафонии и рассматриваем фоносемантические средства языка вообще.

Логико-структурный аспект. Здесь рассматривается логическая соотнесенность понятий, обозначающих различные виды фоносемантических средств; устанавливается соотношение имплицитного и эксплицитного в анаграммах.

Анафония и анаграммы относятся нами к сегментным, синтагматическим фоносемантическим средствам, отличаясь друг от друга полным (анаграммы) или неполным (анафония) характером воспроизведения звукового состава того или иного слова-темы. В качестве синтагматических фоносемантических средств анафония и анаграммы противопоставляются парадигматическим (продление звука) или преимущественно парадигматическим средствам (ономатопея, звуковой символизм). Внутри синтагматических фоносемантических средств анафония и анаграммы противопоставляются фонетической гармонии (звукописи, не соотнесенной со словом-темой), а вместе с ней – рифме как канонизованному звуковому повтору, имеющему не только фонетическое, но и ритмическое значение.

Вопрос о соотношении имплицитного (подразумеваемого, невыраженного) и эксплицитного в анаграммах (имеющего материальное выражение) особых трудностей не представляет, поскольку этот вопрос решается на этом уровне в зависимости от произвола исследователя (или любого другого субъекта восприятия). На уровне общения субъект восприятия всегда прав – независимо от того, в какой ситуации он объективно оказывается – коммуникации или квазикоммуникации с текстом. Уровень общения – царство субъективности.

В этом смысле прав Ф.де Соссюр, находивший анаграммы, а точнее – криптограммы, даже там, где о тщательной работе над стилем не могло быть и речи. – Но столь же правы и оппоненты, отказывавшие таким криптограммам в праве на действительность.

Функциональный аспект. Конкретные наблюдения над фоносемантическими средствами парадигматического характера (а именно – продлениями звуков) подтвердили, с одной стороны, расплывчатость и неопределенность семантики фоносемантических средств, а с другой стороны – их чрезвычайную прагматическую насыщенность.

Широкий спектр прагматических возможностей у фоносемантических средств позволяет толковать их как фонопрагматические средства языка.

Динамический аспект анафонии на уровне общения включает обсуждение двух вопросов: 1) параллелизм звучания и смысла как закон использования фоносемантических средств на уровне коммуникации; 2) влияние фоносемантических средств на понимание как одну из сторон коммуникации.

Генетический аспект анафонии на уровне общения предполагает обсуждение двух проблем:

1) Какова роль общественных условий в использовании фоносемантических средств языка на уровне коммуникации?

2) В чем проявляются национально-культурные факторы использования фоносемантических средств в коммуникации?

Очень неприятно в этом сознаваться, но для автора настоящей работы эти проблемы оказались наиболее сложными.

Общественные условия, безусловно, влияют и на исследования фоносемантических средств, и на их использование в обществе (особенно заметно влияние социальных изменений — в рекламе и газетных заголовках).

Что касается нациокультурных факторов использования фоносемантических средств, то этот вопрос для нас остался во многом открытым. С уверенностью можно утверждать очень немногое: во-первых, это феномен повышенной «пропитанности» коммуникации на русском языке влияниями сферы бессознательного, а во-вторых, это следующий отсюда вывод, что материал русского языка (поскольку фоносемантические средства преимущественно связаны со сферой не сознания, а бессознательного психического) предоставляет для фоносемантических исследований самые богатые возможности.

Идиостилевой аспект анафонии на уровне общения посвящён уникально-неповторимым феноменам в использовании исследуемых языковых единиц. На этом шаге рефлексии лингвист выходит на рубеж двух сознаний, на рубеж двух субъектов и в этом единичном, уникальном по своей неповторимости использовании данных языковых средств распознает их подлинную сущность.

В качестве единичного в фоносемантических средствах на уровне коммуникации могут выступить:

1) идиостилевые характеристики фоносемантических средств;

2) восприятие фоносемантических средств читателем настоящей работы;

3) любое фоносемантическое средство, актуализованное в конкретном коммуникативном акте воспринимающим (а ранее — говорящим или пишущим) субъектом.

Примером третьего варианта послужило криптографически зашифрованное послание М. Горького потомкам-россиянам, дважды декодированное автором настоящей работы. Существенные различия первой и второй расшифровок политического послания М.Горького, призывавшего бороться «против упрямства железа Сталина», нами рассматриваются как иллюстрация общеизвестного тезиса, что коммуникация являет собой единичное, уникально-неповторимое проявление языка, причём коммуницирование с одним и тем же адресантом варьирует как в пространстве и времени вообще, но точно так же зависит от уникально-неповторимого пространства и времени адресата.

Таким образом, рассмотрение анафонии в пяти ступенях её сущности представляет собой чрезвычайно многоаспектную и далёкую от завершения лингвистическую проблему.

 

Литература

 

Белинский В.Г. Статьи о Пушкине: Статья пятая // В.Г.Белинский. Собр. соч.: В 9-ти т. Т. 6. Статьи о Державине; Статьи о Пушкине; Незаконченные работы. М.: Худож. лит., 1981. С. 249-298.

Гагаев А.А. Теория и методология субстратного подхода в материалистической диалектике. – Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 1991. 308 с.; вкл.

Карнеги Д. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей: Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1989. 720 с.

Корниенко А.Ф. Возникновение и развитие допсихических, психических и социальных форм регуляции поведения организма, субъекта, личности. – Казань: Изд-во "Печать-Сервис-XXI век", 2010. 185 с.: ил.

Красиков Ю.В. Теория речевых ошибок: (на материале ошибок наборщика). – М.: Наука, 1980. 124 с.

Минаев Д.Д. Собрание стихотворений. – Л.: Сов. писатель, 1947. 491 с. (Б-ка поэта. Основана М.Горьким).

Пузырёв А.В. Анаграммы как явление языка : Опыт системного осмысления. Доклад по опубликованным работам на соискание ученой степени доктора филологических наук. – Саратов: СГУ, 1995. 39 с.

Пузырёв А.В. Парадигматический и синтагматический аспекты фоносемантических средств языка // Фоносемантические исследования: Межвузовский сб. науч. трудов. Пенза, 1990. С. 51-69. – (В надзаг.: Ин-т языкознания АН СССР; ПГПИ им. В.Г.Белинского).

Пузырёв А.В. О системном подходе в лингвистике : учебное пособие для студентов филологических специальностей. – М. : ВНИИгеосистем, 2014. 520 с. (серия «Библиотека духовной культуры», вып. 47).

Пузырёв А.В. Детство известных писателей и объём их произведений // Язык и мышление: Психологические и лингвистические аспекты: Материалы XV-й Международной научной конференции (Орехово-Зуево, 13-15 мая 2015 г.) / Отв. ред. проф. А.В. Пузырёв. М.: Ин-т языкознания РАН, Институт русского языка РАН; Орехово-Зуево: ГОУ ВО МО «Московский государственный областной гуманитарный институт», 2015 (в соавт.: М.Андреенко, А.Григорян). С. 77-91.

Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 12-ти т. – М.: Правда, 1984. (Б-ка «Огонек»; Отечественная классика).