(совм. со студ. М.С.Чистовым)

Соционические исследования восходят к учению К.Г.Юнга о психологических типах, предлагавшего в психике человека различать четыре оппозиции: рациональность – иррациональность, экстраверсию – интроверсию, чувства – интуицию, логику – этику [К.Г.Юнг 1997: 189-283; А.Л.Митрохина 2010 и мн.др.].

Спецификой данной работы является то, что для обоснования соционического типа используются главным образом официальные документы, а также воспоминания современников, лично знавших Льва Николаевича Толстого. Только такой подход позволит избежать следования бытующим соционическим мифам и обеспечить научную объективность исследования.

Рационал или иррационал? О том, что Толстой является рационалом, ни у кого из социоников сомнений не вызывает. Рациональные типы – как ориентированные на разум, традиции – стремятся жить с принятым решением, иметь твердое мнение (собственное или принятое). Они не склонны его менять, обычно имеют устойчивую твердую позицию в любой ситуации. Если обстоятельства меняются, рационалам необходимо время, чтобы к ним привыкнуть, освоиться, перестроить планы, принять новое решение. Жизнь с принятым решением – логическим или этическим – вот главная черта рациональных типов. Удачное или неудачное это решение – зависит от интеллекта, воспитания и т.п., но оно должно быть принято [Т.Н.Прокофьева, 1999, с. 37].

Ярчайшим свидетельством принадлежности Л.Н.Толстого к рационалам является жёсткий режим каждого дня. Как указывают многие современники, день Толстого был жёстко расписан по неизменному режиму дня и графику, и от этого сценария он практически никогда не отклонялся, даже когда к нему приезжали важные гости. Порой им приходилось ждать подолгу выхода к ним Толстого, поскольку тот, в соответствии с утверждённым им же режимом, в это время как раз отправлялся часик после обеда поспать или, тем более, работать (а работал он подолгу).

«...Вся жизнь Льва Николаевича в полном смысле слова трудовая. Почти во всех письмах, написанных мне зимою, сестра упоминает: «Мы все очень заняты. Зима наша рабочая пора». Лев Николаевич писал преимущественно зимою, в течение целого дня, а иногда и до поздней ночи. Он, по-видимому, не ждал вдохновения и не признавал его. <…> Он садился ежедневно утром за стол и работал. Никто не должен был входить к нему во время занятий. Даже жена никогда не делала этого» [С.А.Берс, 1960, с. 156]. Об этом свидетельствует и В.И.Алексеев: «Затем, часов в одиннадцать, напившись кофе, Лев Николаевич уходил со стаканом чая вниз, в свой кабинет, и садился заниматься. В это время к нему никто не входил, опасаясь помешать его работе» [В.И.Алексеев, 1960, с. 224].

Способность Толстого к длительной сосредоточенности и эмоциональной стабильности тоже свидетельствует о его рациональности.

Экстраверт или интроверт? Тот общеизвестный факт, что Лев Толстой практически не выезжал из Ясной поляны, наилучшим образом говорит об интравертности писателя. Открыто он общался только с узким кругом людей. Главный предмет его интереса – внутренний мир человека. С этим связана его некоторая нелюбовь к физическим проявлениям нежности. Вспоминает сын: «За всю мою жизнь меня отец ни разу не приласкал. Это не значит, чтобы он меня не любил. Напротив, я знаю, что он любил меня, бывали периоды, когда мы были очень близки друг к другу, но он никогда не выражал своей любви открытой прямой лаской и всегда как бы стыдился ее проявления. В нашем детстве всякие проявления нежности назывались «телячьими ласками» [И.Л.Толстой, 1960, С. 178]. Именно с интравертностью Толстого связано ежедневное, многолетнее ведение им дневника, внимательное отношение к внутреннему миру тех, кто его посещал в имении. А.А.Толстая пишет: «Прозвище тонкокожего, данное ему его женой, как раз подходило к нему… Он угадывал людей своим артистическим чутьём и его оценка часто оказывалась верною до изумления…» (цит. по: [И.И.Гарин, 1993, с. 32-33]). Постоянная обращённость внимания Толстого к отношениям субъективного характера тоже выдаёт в нём интроверта. Постоянная внутренняя работа мысли хорошо была подмечена М.Горьким: «Здесь вокруг него ютится, шмыгает какая-то плотва; то, что он говорит, не интересно, не нужно ей, и молчание его не пугает её, не трогает. А молчит он внушительно и умело, как настоящий отшельник мира сего. Хотя и много он говорит на свои обязательные темы, но чуется, что молчит ещё больше… У него, наверное, есть мысли, которых он боится» [М.Горький, 1923, с. 12].

Сенсорик или интуит? Судя по тому, что одевался Лев Толстой просто, без особых претензий, он ближе к интуитам. На интуитивность Толстого указывает следующее воспоминание: «Он как будто не любит аккуратности в вещах, обстановке и вообще во внешней жизни. Хотя в большинстве случаев он признавал необходимость быть аккуратным, но часто высказывал, что черта эта свойственна преимущественно неглубоким натурам. Сам Лев Николаевич просто не умел, а потому и никогда не пытался приводить свои вещи в порядок. Раздеваясь, он оставлял платье и обувь на том месте, где снимал их, и если он в то время переходил с места на место, платье его оставалось раскиданным по всей комнате, а иногда и на полу. Мне казалось, что уложить вещи в дороге для него стоило больших усилий» [С.А.Берс, 1960, с. 160].

Толстой как никто умеет угадывать истину без всяких доказательств и оснований, путём её прямого усмотрения – а это безусловная примета интуита. Вот, например, его пронзительное «угадывание» мыслей Катюши Масловой, использовавшей мощную психологическую защиту против предосудительных занятий проституцией: «Обыкновенно думают, что вор, убийца, шпион, проститутка, признавая свою профессию дурною, должны стыдиться ее. Происходит же совершенно обратное. Люди, судьбою и своими грехами-ошибками поставленные в известное положение, как бы оно ни было неправильно, составляют себе такой взгляд на жизнь вообще, при котором их положение представляется им хорошим и уважительным. Для поддержания же такого взгляда люди инстинктивно держатся того круга людей, в котором признается составленное ими о жизни и о своем в ней месте понятие. Нас это удивляет, когда дело касается воров, хвастающихся своею ловкостью, проституток – своим развратом, убийц – своей жестокостью. Но удивляет это нас только потому, что кружок-атмосфера этих людей ограничена и, главное, что мы находимся вне её. Но разве не то же явление происходит среди богачей, хвастающихся своим богатством, то есть грабительством, военноначальников, хвастающихся своими победами, то есть убийством, властителей, хвастающихся своим могуществом, то есть насильничеством? Мы не видим в этих людях извращения понятия о жизни, о добре и зле для оправдания своего положения только потому, что круг людей с такими извращенными понятиями больше и мы сами принадлежим к нему.

И такой взгляд на свою жизнь и свое место в мире составился у Масловой. Она была проститутка, приговоренная к каторге, и, несмотря на это, она составила себе такое мировоззрение, при котором могла одобрить себя и даже гордиться перед людьми своим положением.

Мировоззрение это состояло в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения – старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, – состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, в сущности желают только одного этого. Она же – привлекательная женщина – может удовлетворять или же не удовлетворять это их желание, и потому она – важный и нужный человек. Вся ее прежняя и теперешняя жизнь была подтверждением справедливости этого взгляда.

В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни была, начиная с Нехлюдова и старика станового и кончая острожными надзирателями, видела, что все мужчины нуждаются в ней; она не видела и не замечала тех мужчин, которые не нуждались в ней. И потому весь мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со всех сторон стороживших ее и всеми возможными средствами – обманом, насилием, куплей, хитростью – старающихся овладеть ею.

Так понимала жизнь Маслова, и при таком понимании жизни она была не только не последний, а очень важный человек. И Маслова дорожила таким пониманием жизни больше всего на свете, не могла не дорожить им, потому что, изменив такое понимание жизни, она теряла то значение, которое такое понимание давало ей среди людей. И для того, чтобы не терять своего значения в жизни, она инстинктивно держалась такого круга людей, которые смотрели на жизнь так же, как и она. Чуя же, что Нехлюдов хочет вывести ее в другой мир, она противилась ему, предвидя, что в том мире, в который он привлекал ее, она должна будет потерять это свое место в жизни, дававшее ей уверенность и самоуважение. По этой же причине она отгоняла от себя и воспоминания первой юности и первых отношений с Нехлюдовым. Воспоминания эти не сходились с ее теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из ее памяти или скорее где-то хранились в ее памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчелы замазывают гнезда клочней (червей), которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа. И потому теперешний Нехлюдов был для нее не тот человек, которого она когда-то любила чистой любовью, а только богатый господин, которым можно и должно воспользоваться и с которым могли быть только такие отношения, как и со всеми мужчинами» (Воскресение, Ч. I, гл. XLIV).

Поэтому в вопросе: кем был Лев Толстой – интуитом или сенсориком – у нас больше оснований считать его интуитом.

Логик или этик? Никем из социоников не оспаривается, что Толстой был этиком. Это и дар перевоплощения (например, многие современники описывают, как на протяжении пятнадцати минут менялся взгляд, голос, манеры и сам внешний облик писателя), и лёгкость, с которой он осваивал иностранные языки, и обидчивость, восприимчивость к намекам, и резкость суждений, и непримиримая позиция к идейным противникам, и даже стремление к «мученичеству» – всё это говорит о Толстом как об этике.

И.И.Гарин так пишет о непостоянстве суждений Л.Толстого: «То будущая жизнь – бессмыслица, то жизнь – вневременна. Нередко то и другое разом. <…> То ставит безвестного и бездарного Семёнова выше Шекспира, то обвиняет его в фальши, то одновременно хвалит и обвиняет» [И.И.Гарин, 1993, с. 39]. Для логика такие логические скачки́, такие логические скáчки были бы немыслимы.

Анализ имеющихся документов и воспоминаний, таким образом, заставляет прийти к выводу, что Толстой был рационалом, интровертом, интуитом и этиком, т.е. относился к социотипу ЭИИ к психотипу «Достоевский».

Цитируемая литература

Алексеев В.И. Воспоминания // Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников : в двух т. / Под общ. ред. С. Н. Голубова, В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, Ю. Г. Оксмана; вступит. ст. К.Н.Ломунова. – Изд. 2-е, испр. и доп. – М. : ГИХЛ, 1960. Т. I. С. 223-230.

Берс С.А. Воспоминания о графе Толстом // Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников : в двух т. / Под общ. ред. С. Н. Голубова, В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, Ю. Г. Оксмана; вступит. ст. К.Н.Ломунова. – Изд. 2-е, испр. и доп. – М. : ГИХЛ, 1960. Т. I. С. 156-166.

Гарин И.И. Неизвестный Толстой. – Харьков : СП «Фолио», 1993. – 238 с.

Горький М. О писателях. – М. : Федерация, [1923]. – 317 с.

Митрохина А.Л. Общая соционика : Информационный метаболизм психики : учебно-методическое пособие. – М. : Чёрная белка, 2010. – 544 с. – (Библиотека SOCIONICA. Прикладная соционика).

Прокофьева Т.Н. Алгебра и геометрия человеческих взаимоотношений. – М. : Гном-Пресс, 1999.

Толстой И.Л. Мои воспоминания // Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников : в двух т. / Под общ. ред. С. Н. Голубова, В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, Ю. Г. Оксмана; вступит. ст. К.Н.Ломунова. – Изд. 2-е, испр. и доп. – М. : ГИХЛ, 1960. Т. I. С. 177-204.

Юнг К.Г. Сознание и бессознательное : сборник / Пер. с англ. – СПб. : Университетская книга, 1997. – 544 с.