Александр Владимиров (Ульяновск, Россия)

О поэзии

О себе. Доктор филологических наук, профессор. Почётный работник высшего профессионального образования РФ. Лингвист, психолингвист. Практический и практикующий психолог.

Родился в 1952 году в Хабаровске. В 1973 году окончил Пензенский педагогический институт по специальности учитель русского языка и литературы. Прошёл армию (около ст. Березовка Амурской области). Кандидатскую диссертацию «Собственные имена в поэтической речи» защитил в Московском пединституте имени В.И.Ленина (Москва, М.Пироговская, 1981). Докторскую диссертацию «Анаграммы как явление языка: Опыт системного осмысления» защитил в Саратовском государственном университете (Саратов, 1995).

Заведовал кафедрой психологии Пензенского государственного педагогического университета (1998-2004). С 2005 года по настоящее время заведую кафедрой лингвострановедения и коммуникации Ульяновского государственного университета. По специальностям 10.02.01 (русский язык) и 10.02.19 (теория языка) под моим руководством защищено 16 кандидатских диссертаций.

Женат. Четверо детей – два сына (от первого брака) и две дочери (во втором браке).

О поэзии. Стихи начал писать на студенческой скамье. До сих пор помню первое (1972):

А всё ерунда,

ерунда,

ерунда…

Любовь-то ушла,

как с ладони вода.

Ни смеха,

ни горя…

Одна пустота

И та же,

всё та

ерунда,

ерунда…

Сейчас стихов не пишу. Да и вышел в свет всего лишь один сборник моих стихов – «Только про любовь» (Ульяновск, 2006). О том, что я его издам именно с этим названием, знал с самого начала.

О поэтическом творчестве, в том числе и своём, размышлял не один раз. Некоторыми выводами, связанными со словом в стихе, хотелось бы поделиться.

Почему перестал писать стихи? – Наверно, потому, что пришло какое-то состояние внутреннего знания. Жизнь вдруг приняла очень чёткие очертания, почти всё вдруг стало ясно и понятно, а потому почему-то перестало волновать. Ведь когда обращался к стихам? – Когда что-то волновало, беспокоило. Пришедшее чувство внутреннего покоя и гармонии оказалось самым сильным препятствием для возникновения стихов. Сейчас мне кажется, что творить жизнь – намного более мудрое и естественное занятие, чем писать стихи.

Сейчас с улыбкой вспоминаю своё давнишнее неприятие слов Льва Толстого о том, что писать стихи – всё равно что идти за плугом и при этом вытанцовывать различные танцевальные па. Сейчас я полностью согласен с ним в том, что настоящие стихи должны быть дыханием души и звучать как абсолютно естественная живая речь.

Я не помню всех своих стихов наизусть. Для меня это знак того, что многие из них утратили для меня интерес и актуальность. О чём помню сейчас?

До сих пор помню, как несколько лет не мог подыскать всего лишь одно слово для стихотворения «Мы ведём себя весной совсем несмело…» Несколько лет я ходил с ощущением незавершённости стиха. Это ощущение мешало спокойно жить. Для того чтобы стать понятным, приведу это стихотворение полностью. Оно называется «Весна и осень» (было написано в 1976 году):

Мы ведём себя весной

совсем несмело,

а хотелось бы –

к чему скрывать? –

гладить, целовать

угаданное тело,

волоски на шее

согревать.

Всë пройдёт потом...

Подступит к дому осень.

Нам тепла

не хватит для других.

Воцарится запах

не травы, а сосен...

Сердце стыть останется

в груди...

 

Что сейчас нам делать? –

Думать ли поменьше,

как в жару,

испить ли жизнь до дна? –

Или, просчитав

все биты «информейшн»,

хмуро ждать,

когда придёт зима?

Какое именно слово замкнуло стих и сделало его завершённым? Это причастие угаданное. Именно его я искал в течение нескольких лет и перебрал не менее тридцати вариантов. Сейчас не уверен, что черновики этого стихотворения сохранились (всё-таки было три переезда, а переезд, как известно, это половина пожара). Но до сих пор помню это мучительное ощущение незаконченности. Как сейчас бы сказал, эффект Зейгарник в полной мере испытан на себе… Что же есть в этом слове – угаданное? Что есть такого, чего нет в других? В нём есть смысл, что речь, строго говоря, идёт не о животной страсти, не о теле, а о живом человеке, которого так важно выделить, угадать из великого множества других (и потому немыслим такой вариант, как, например, трепещущее тело). В нём есть смысл, что этот процесс угадывания был длительным и мучительным (и потому не подходил совершенно не одухотворённый вариант вдруг найденное тело). Сейчас бы отметил звуковую перекличку г, д (гладить – угаданное). А тогда вдруг ясно пришло ощущение, что стихотворение стало таким, каким хотело быть. И радостность этого ощущения помнится до сих пор.

Сейчас мне хочется улыбаться над основным пафосом этого стихотворения, поскольку мне тогда казалось, что очень важно именно угадать родного человека (вместо того чтобы узнать его). Мне тогда казалось, что у человека есть всего три времени – весна, осень и зима… Я тогда не знал, что есть у человека и лето, что состояние гармоничного лета в себе можно продлевать на вполне научной философско-психологической основе…

До сих пор помню одно из своих стихотворений без названия от 1987 года (точнее – с нулевым названием):

На много миллионов лет

расчерчен путь планет,

и я лечу, лечу на свет,

а света нет и нет.

Свет был: он шёл вон с той звезды,

но всё растёт волны

длина, и это значит – ты

уходишь, словно сны.

Мой одинокий космолёт

просторы бороздит,

моя душа – его пилот –

застыла от обид.

Так нужен где-нибудь просвет!

Так нужен твой привет!

И я лечу, лечу на свет,

а света нет и нет.

Анализ этого стихотворения осуществлён в книге А.В.Пузырёва [А.В.Пузырёв 1995]. Стихотворение было адресовано некой Светлане, имя которой предопределило и композицию, и звуковую структуру стихотворения. Это имя – «Света» – было спрятано в тексте. Стихотворение читалось мною часто, но подлинный смысл финальной строки: «А Светы нет и нет», – был пояснён мною всего лишь одному-двум-трём слушателям.

Почему здесь говорится о нулевом названии? – Его нетрудно вычислить. Название этого стихотворения может быть только одно – «С(с)вета!». С одной стороны, оно обозначает девушку по имени (которое используется в именительном-звательном падеже). С другой стороны – стихотворение содержит просьбу (и соответствующее нарицательное существительное – «света!» – используется в родительном падеже с каким-либо императивом типа "прошу", "хочу", "дайте" и т.п.).

В этом стихотворении соединилось многое: и чувство необходимости высказаться, и желание поэкспериментировать со словом, и потребность зашифровать биографические подробности, и нужда в примере для будущей докторской диссертации – примере нулевого ключевого слова художественного текста. А ещё мне хотелось быть достоверным с физико-астрономической точки зрения. Некоторые тексты, как выясняется, могут появиться на свет из-за тривиальной лени: мне показалось намного легче дать пример из собственного творчества, нежели искать такого рода примеры в поэтическом океане. Очень трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если этой кошки в комнате просто нет.

Вполне допускаю мысль, что опыты поэтической интроспекции не завершатся 13-й по общему счёту научной конференцией, что они получат своё продолжение. Может быть, я ещё смогу специально высказаться на тему: почему поэтом помнятся свои стихи. А пока, начиная выходить за рамки разумного объёма, боюсь показаться невежливым перед своей коллегой по поэтическому цеху из Чехии – и потому остановлюсь.