В настоящем докладе обращается внимание на образы волка и лисы в русских народных сказках. В качестве материала исследования используется трёхтомник А.Н.Афанасьева «Народные русские сказки» (1957 г., т. I; в круглых скобках далее обозначаем страницы указанного издания).

Заметим, что основное внимание обращается на сказки про животных, где волк и лиса выступают в качестве основных персонажей. Так, совершенно не предполагается рассматривать «Сказку об Иване-Царевиче, жар-птице и о сером волке», хотя она очевидно показывает верность и благородство этого зверя (серый волк в этой сказке, фактически выполнив всю работу за Ивана-царевича и вернув ему жизнь, уходит в тень и в финале даже не упоминается – см.: I, 423).

Сказки о животных, как замечает известный специалист по сказкам В.Пропп, создавались в очень древние времена и по своему происхождению связаны с тотемизмом – мировоззрением первобытных охотников, почитавших священными некоторых животных и веривших в их сверхъестественную связь со своим родом (В.Пропп 1957: XIY). Нет сомнений, что образы волка и лисы также входят в тотемические представления славян.

Так какими же предстают волк и лиса в русских народных сказках?

Волк в отношениях с лисой почти всегда:

– простодушен (Волк спал, спал, да есть захотел и на избицу побрёл. «Ахти беда! – волк завопил. – Ахти беда! Кто масло съел, толокно сзобал?» А лиса: «Волченёк-голубок! На меня не подумай». – «Полно ты, кума! Кто подумает на тебя!» – 18);

– наивен и доверчив (Волк пошёл на реку, опустил хвост в прорубь; дело-то было зимою. Уж он сидел, сидел, целую ночь просидел, хвост его и приморозило; попробовал было приподняться: не тут-то было. «Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащишь!» – думает он. – 3; Волчик беспечно уснул, а лиса побежала в ближнюю пасеку, украла сот, съела, а вощинами всего волка облепила. Проснувшись и быв изобличён, волк повинился, что он и сам не помнит, как это случилось, но после такого ясного доказательства винится и очень охотно подчиняется приговору лисички-сестрички, чтобы при первой добыче не иметь ему в ней доли, а всю уступить лисе. – 7);

– жалостлив и больше верит словам, а не очевидности неблаговидных поступков («Так-то учишь ты? Меня всего исколотили!» – «Эх, куманёк, – говорит лисичка-сестричка, – у тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего прибили; я насилу плетусь». – «И то правда, – говорит волк, – где тебе, кумушка, уж идти; садись на меня, я тебя довезу» – 4; Волк долго отнекивался, наконец согласился. – 9);

– страдает от собственной доверчивости (А обманутого волка с примёрзлым хвостом увидали на пруде мужики и убили его. – 4; Бабы пришли, да и убили волка, а лисичка убежала. – 18);

заканчивает жизнь плачевно:

– в качестве бирюка-одиночки (Только что сунулся бирюк сдуру – а капкан щёлкнул и ухватил его за морду. – 43; Коза с лисою прикрыли его доскою, и бирюк сгорел – 77; см. также: Старая хлеб-соль забывается – 43);

– в качестве глупца (Так и скончал свою жизнь серый волк! – 80; сказка «Волк-дурень»; Кургузый как выскочит из-под низу да бежать! Все семеро волков попадали наземь да за ним вдогонку; нагнали и ну его рвать, только клочья летят. – 80);

– в качестве сотоварища медведя и лисы (Сказки «Звери в яме» – 44; «Кот и лиса» – 62; «Зимовье зверей» – 92-93);

иногда умнеет и отказывается иметь дело с лисой (Волк провёл по брюху лапою и нашёл, что оно в масле. «Что, куманёк, не стыдно ли свой грех на чужих сваливать? Отпирайся теперь, вор, а укоры-то верные». Волк осердился, с досады и горя пустился бежать и домой не воротился. <…> Волк эту быль мне сам рассказывал и заверял, что вперёд никогда не станет жить вместе с лисою. – 21; «Нет, лебёдушка, пошла вон из моей избы, чтоб я тебя не видал!» Лиса ушла, а волк стал по-прежнему поживать да медок запасать. – 22).

Представители какого рода (этноса) у русских людей считаются простодушными, доверчивыми, жалостливыми («жалеет – значит любит»), любящими слово и страдающими от своей доверчивости? – Они сами. Представители какого этноса ценят коллективизм (соборность) и разум? – Русского. Приведём лишь одну цитату: «Русский народ, считал архиепископ Русской зарубежной церкви Аверкий, виновен в том, что он проявил себя слишком наивным и доверчивым к обольстившим его врагам своим, поддался их лукавой пропаганде и не оказал достаточно сильного сопротивления» (Аверкий, архиепископ. Современность в свете Слова Божия. Т. IY. Джорданвилль, 1975. С. 97-98; цит. по: О.А.Платонов 2004: 217). Нет сомнений, что в сказках о животных волк выступает как тотемное животное именно русского народа, фактически воплощая все его наиболее характерные особенности (медведь на такую роль не может претендовать просто по определению, хотя и усиленно навязывается на такую роль – но это тема специального исследования).

Наше представление о том, что именно волк является тотемным животным русского народа, подтверждается, кроме текста сказок, и самыми последними работами других исследователей, прежде всего А.А.Меняйлова и Л.Н.Рыжкова.

Реальный волк обладает совсем не теми качествами, которые ему обычно приписываются. Ср. в лингвокультурологическом словаре «Русское культурное пространство»: «В русских сказках о животных и в авторских баснях волк предстаёт вечно голодным, глупым и жадным», «Волк – жестокий и беспощадный хищник, признающий только силу» (Русское культурное пространство 2004: 64). В общем, волк обычно подаётся как ходячий желудок на четырёх ножках, по ироническому выражению А.А.Меняйлова. Если обобщить этнографические наблюдения А.А.Меняйлова, то волк:

– никогда на человека не нападает (А.А.Меняйлов 2005: 63);

– необычайно умён и способен на многоходовые комбинации (А.А.Меняйлов 2005: 26);

– чрезвычайно коллективное животное в рамках волчьей стаи, включающей сотни и тысячи семей на громадных территориях (А.А.Меняйлов 2005: 97);

– в качестве основной пищи использует мышей и других грызунов (вовсе не случайно в некоторых районах Украины волка называют «мышиным богом»), на крупную дичь волки выходят только зимой и только от голода, а здоровых особей на своей территории не только не трогают, но даже охраняют (см.: А.А.Меняйлов 2005: 158, 193);

– отличается благородством и верностью в семейной жизни («Если милый друг погибает, то оставшийся в живых в новые сексуальные контакты не вступает. Вдовец присоединяется к полной семье и принимает участие в воспитании и выкармливании их волчат в качестве «дядюшки» [А.А.Меняйлов 2005: 25]);

– считает своим злейшим врагом лису и даже в охотничьем окладе, увидев лису, сначала её ловит и душит, а уж затем продолжает свой путь (А.А.Меняйлов 2005: 100),

– защищает человека доброго и возвышенного и режет собак и прочую живность у попов, девиц лёгкого поведения и людей непорядочных (А.А.Меняйлов 2005: 73-78).

Представление о волке как о тотемном животном этноса было живо до исторически недавнего времени у многих народов. «В Грузии и во времена детства Сталина тоже, если охотник убивал волка, то ему предписывалось облечься в траур – как по упокоившемуся значимому родственнику. Во многих народах волка полагалось неприбранным не оставлять, а непременно похоронить. А якуты и вовсе найденного мёртвым волка хоронили, как великого шамана: оборачивали в солому и подвешивали к ветвям дерева» (А.А.Меняйлов 2005: 13).

Основываясь на совпадении археологических, мифологических и языковых данных, Л.Н.Рыжков пишет: сам Рим был основан славянами «в своих античных ипостасях от троянцев до сербов Германии, Швейцарии, Житалии, Вострии и Югославии» (Л.Н.Рыжков 2002: 104). Важно помнить, что памятник в Риме поставлен именно волчице, – это ещё одно из проявлений справедливости представлений о волке как тотемном животном русского, а также других славянских народов.

В связи со сказанным становится понятной несправедливость общепринятой ныне трактовки латинской формулы «человек человеку волк» (homo homini lupus est) как формулы «человек человеку зверь». В изначальном смысле homo homini lupus est означало человек человеку Человек, т.е. Учитель с большой буквы. В лингвистическом плане – по отношению к понятию волк – несомненен происходящий со временем процесс десакрализации.

Любопытно, но первый провозвестник царства нынешней демократии Хрущёв (Перлмутер) распорядился убивать волков (точно так же, как и соколов – в 1963-м хрущёвские премии были выплачены за убийство 150000 соколов, после чего все они попали в Красную книгу). Хрущёв распорядился бить волков в Заполярье с самолётов, и каждый убитый с самолёта волк обходился в 4 тысячи рублей (по тем временам, в четырёхлетнюю зарплату молодого инженера [А.А.Меняйлов 2005: 64-65]). Так что ненависть демократов к волку, к Учителю с большой буквы, имеет свою историю.

В лингвокультурологическом плане интересно сопоставить две пословицы: английскую Dog eats dog (Собака ест собаку) и латинскую Lupus non mordet lupum (Волк волка не кусает). Поведение типа «акме» постулируется второй из этих пословиц, где утверждаются принципы коллективности, соборности поведения. Общеизвестно, что когда в схватке волков становится очевидной победа одного из них, то побеждённый подставляет противнику шею для нанесения тем последнего удара, но победитель, рыча, уходит в сторону. С таким поведением волков перекликается столь же известная русская поговорка «лежачих не бьют». Иными словами, латинские пословицы Lupus non mordet lupum и homo homini lupus est изначально содержали кодекс нравственного человека: человек человеку друг и Учитель.

В английской же пословице Dog eats dog постулируются принципы демократического поведения, сформулированные ещё Платоном: «Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни, и каждый [находится в войне] с самим собой». А.Ф.Лосев справедливо назвал этот принцип проповедью «звериной борьбы всех против всех» (см.: Платон 1990: 40)

В плане нравственных ценностей поведение волка – на уровне генетической памяти – поведение волка значительно предпочтительней поведения собаки (исключение составляют собаки канака, см. об этом: А.А.Меняйлов 2005: 14-19, 265-266). Поэтому изречение «Собака – друг человека» в конечном счёте – на уровне генетической памяти – вряд ли оказывается истинным.

Напомним, что именно волк упоминается как образец воинского поведения в словах Буй Тура Всеволода («Песнь о полку Игореве»): «И рече ему Буй Тур Всеволод: один брат, один свет светлый ты Игорю, оба есве Святъславличя; седлаи, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска на переди; а мои ти Куряни сведоми к мети, под трубами повити, под шеломы възлелеяны, конець копия въскръмлени, сабли изъострени, сами скачють акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а Князю славе» (Хрестоматия 1974: 65). Уподобление волку достаточно часто используется в указанном памятнике и при описании неуязвимости в перемещениях: «Гзак бежит серым влъком…», «…Игорь Князь <…> въвръжеся на бръз комонь, и скочи с него босым вълком, и потече к лугу Донца…», «…тогда Влур вълком потече, труся собою студеную росу» (Хрестоматия 1974: 66, 70).

А какова лиса в русских народных сказках? – Лиса почти всегда выступает в качестве:

врага волка («Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!» – 3; Тогда лиса благим матом побежала в село и начала кричать: «Сюда, люди! Спешите бить волка, примёрз к ополонке!» – 8; Волк пошёл рубить дрова на сани, а лиса осталась пасти лошадь. От скуки она выела у лошади всю внутренность, напихала туда живых воробьёв и дырку под хвостом заткнула соломой. – 9; Он не учул, да и спрашивает: «Чего ты, кума, говорила?» – «Чтоб бог дал тебе боле рыбы-то». Бабы пришли, да и убили волка, а лисичка убежала. – 18; Тут лиса сметила, что мужики на тропинке поставили капкан; она привела бирюка к самому капкану и говорит: «Ну, вот здесь целуй!» Только что сунулся бирюк сдуру – а капкан щёлкнул и ухватил его за морду. – 43);

учителя жизни (Зело удивительно: шла лисица из дальних пустынь. Завидевши петуха на высоцем древе, говорит ему ласковые словеса: «О милое мое чадо, петел! Сидишь ты на высоцем древе да мыслишь ты мысли недобрые, проклятые; вы дéржите жен помногу: кто держит десять, кто – двадцать, и́нный – тридцать, прибывает со временем до сорока! Где сойдётесь, тут и дерётесь о своих жёнах, как о наложницах. Сниди, милое мое чадо, на землю, да покайся! Я шла из дальних пустынь, не пила, не ела, много нужды претерпела; всё тебя, мое милое чадо, исповедать хотела». – 26; Долго они сидели, сильно проголодались – есть-то нечего. Лиса и придумала… – 44; «Да покажись же ты, Петя! Полно, не верь коту. Если бы я съести хотела тебя, то давно бы съела; а то, вишь, я тебя люблю, хочу тебе свет показать, уму-разуму тебя наставить и научить, как нужно жить» – 56);

воровки – как самой по себе (А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза всё по рыбке да по рыбке, всё по рыбке да по рыбке. – 3; Ночью лисонька украла и барашка, а поутру требует, чтобы за него отдали ей бычка. – 15; см. также: 6, 7, 18; 19), так и за компанию (Настала ночь, к дверям пришла другая лиса и стучится. Волк услыхал и начал будить свою куму: «Кума! Вставай, пришли за тобой». – «Спасибо тебе, куманёк, что разбудил; я бы проспала». Вышла и пустила тихонько в сени свою подругу. Залезли они на полдовку, где у волка было много мёду, и съели половину кадушки. – 21-22);

обманщицы («Я, куманёк, говорю: битый битого везёт» – 4; В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уж весь медок. – 16; Лисичка стала смеяться над кумом: «Ясни, ясни на небе, мёрзни, мёрзни у волка хвост!» Он не учул, да и спрашивает: «Чего ты, кума, говорила?» – «Чтоб бог дал тебе боле рыбы-то». – 18; Старик спрашивает: «Каково старушка?» – «Пошевеливается!» – говорит лиска, а сама доела старуху, собрала костьё и сложила в уголок и принялась месить саламату. – 30; Только лисица надула медведя: дала ему немного мяса, а остальное припрятала от него и ест себе потихоньку. – 45);

манипулятора («Эка, ведь я же наловила; ты, куманёк, ступай на реку, опусти хвост в прорубь – рыба сама на хвост нацепляется, да смотри, сиди подольше, а то не наловишь» – 3; «Я себе построю лубяную <хатку>, а ты ледяную» – 4; «Петушок, петушок! Слезь сюда, я тебя исповедаю: у тебя семьдесят жён, ты завсегда грешон». Петух слез; она хвать его и скушала. – 4; Положивши лапку, лиса после долгих переговоров упросила и о другой, третьей, четвёртой, потом умолила волка иметь сострадание и к её хвосту, который так жалко волочился, и умостилась совсем в санках. – 9; Долго ли, коротко ли – прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести. – 16; см. также: 19, 25, 26);

хитрой особы (Пошла лисица в лес, яко долгий бес… – 27;):

– умеющей втираться в доверие (Лето стало, у лисички избушка и растаяла. Пошла она к волку на фатеру проситься: «Пусти-ка, кум, меня на лесенку». – «Нет, кума, не пущу». – «Пусти, кум!» – «Ну, лезь инно!» Взошла кума на лестницу; как бы добраться до печки? Начала она умолять кума не вдруг, а потихоньку, помаленьку: «Пусти-ка, кум, меня на крылечко-то». – «Нет, кума, не пущу». – «Пусти, кум!» – «Ну, лезь инно!» Взошла на крыльцо: Пусти-ка, кум, меня в сенцы-те». – «Нет, кума, не пущу». – «Пусти, кум!» – «Ну, лезь инно!» – 17; см. также: 18);

– не способной к благодарности за помощь в трудное время (Лиса попросилась у зайчика погреться, да зайчика-то и выгнала. – 23);

– считающей себя выше тех, кто с ней общается (Она выпрыгнула из саней и закричала: «Оставайтесь, дураки!», а сама ушла. – 15; Лисичка стала смеяться над кумом: «Ясни, ясни на небе, мёрзни, мёрзни у волка хвост!» – 18);

– изобретательной в умении обманывать («Ну, хорошо! – говорит лисица. – Давай ляжем на солнышке, у кого вытопится мёд, тот и виноват». Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка. «Кум, кум, – толкает волка, – это что? Вот кто съел!» И волк, нечего делать, повинился. – I, 16; Волк уснул, а у лисички выпреглось масло; она им и вымазала кума. Пробудился волк, лисичка ему и говорит: «Ведь ты, кум съел!» Он говорит: «Нет – ты, кума!» Спорили да спорили и не могли переспорить один другого… – 17; см. также: 20; 21;)

– не чуждой к использованию магии (Вот он хлеба каталажку наклал и отправился ловить сельдей, как кума его учила. Пришёл он к реке, упустил в воду хвост, да и держит, а лиса в то же время молит: «На небе ясни, ясни! У волка хвост мёрзни, мёрзни!» И вот треснул мороз, что у волка хвост замёрз. Пришли поповы дочки и волка кичигой зашибли, да из шкуры себе шубы сшили! А лиса осталась одна жить, и теперя живёт, и нас переживёт. – 19);

– чрезвычайно мстительной («Изволь, куманёк! Возьми ведро, привяжи к хвосту, да и опусти в прорубь: рыба и найдёт к тебе, сама в ведро; только ты часа два посиди у проруби!» Волк так и сделал; но только часа через два хвост-то у него примёрз к проруби, так что он, как ни старался, – оторвать его не мог. Поутру пришли мужики и убили его.

Пришла лиса к медведю в берлогу и выпросилась перезимовать у него. На зиму запаслась она цыплятами, положила их под себя и ела понемножку. Медведь однажды и спрашивает: «Что ты, кумушка, ешь?» – «Да что, куманёк, изо лба кишочки таскаю да и кушаю». – «И сладко?» – спрашивает медведь. «Сладко, куманёк». — «Дай-ка попробовать!» Она ему дала немного курятинки. Облакомился Мишка и ну тискать себе изо лба кишочки, до тех пор надрывался, пока не околел. А лисица этому и рада. Ей и пищи на целый год, и мягкая постель, и теплая конура. – 14).

Судя по характеристикам лисы в русских народных сказках (враждебно настроенной к волку, поучающей, склонной к воровству, обману и манипуляциям, хитрой и изобретательной в обмане, умеющей втираться в доверие, считающей себя выше тех, кто с ней рядом, несоразмерно мстительной особы), она вовсе не герой для русского народа: её качества вызывают у него отвращение. Вряд ли поэтому объективными и истинными представляются следующие слова В.Я.Проппа: «Слабая лисичка обманывает сильного, но глупого волка и выходит победительницей из всех бед» (В.Пропп 1957: XIY).

Суждение В.Я.Проппа представляется неверным по нескольким основаниям.

Во-первых, лисичка далеко не всегда выходит победительницей из всех бед (особенно когда сталкивается с другими, кроме волка, персонажами, см.: 24, 25, 27, 34, 42, 46, 51, 52, 57, 58, 93, 96).

Во-вторых, лиса часто оказывается жертвой собственной материалистичности: так, наказывая собственный хвост, зачастую теряет жизнь, и примеров такого рода в сказках приводится много (см.: 34, 36, 37, 38).

В-третьих, в психологической науке само по себе служение другим (альтруизм), которое в сказках часто демонстрирует волк (лисе, Ивану-царевичу), оценивается как проявление психического здоровья, а вовсе не глупости, ср.: «Ещё у русского психолога А.Ф.Лазурского находим мы основанный на тщательных наблюдениях вывод, что здоровье личности в наибольшей степени обеспечивает идеал бескорыстного служения другому. "Альтруизм, – писал он, – в том или ином виде представляется формой, и средством, и показателем наилучшей гармонии между личностью и средой. Здесь извращённых нет"» (Б.С.Братусь 1999: 45).

Конечно, может быть, с точки зрения людей, для которых доверчивость, открытость и альтруизм являются проявлением глупости, приведённое суждение В.Я.Проппа и справедливо, но вряд ли приложимо к этномифологическому сознанию славян (и прежде всего – русского народа), а также мнению многих психологов.

«Сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». Какой же смысл приобретают неудачи и успехи волка в русских народных сказках в его столкновениях и общении с лисой? Полагаем, что сказки содержат совет-предостережение носителю этномифологического мышления русского народа – быть умным и внимательным при общении с представителями других этносов, особенно с теми, кто одновременно:

– враждебно настроен и при этом активно стремится втереться в доверие;

– склонен к воровству, обману и манипуляциям,

– считает себя выше тех, кто с ним рядом,

– мстителен и обычно

– рядится в тогу учителя жизни.

Возможно и более узкое толкование смысла русских народных сказок, если учесть гендерные аспекты их послания (волк – существительное мужского рода, т.е. мужчина, а лиса – женского, т.е. женщина). Сказки предостерегают русских мужчин от заключения союзов с женщинами тех этносов, которые обладают вышеперечисленными признаками, русские народные сказки содержат предостережение о духовной и материально выраженной бесплодности, разрушительности таких союзов.

В тех же случаях, когда русские люди следуют своему этномифологическому мышлению, они способны на чудеса:

«В то укрытое туманом утро произошло невозможное.

Невозможное по опыту всего фронта.

Разведгруппы гибли.

Гибли одна за другой при попытке перейти линию фронта.

Казалось, не то что человеку, разведчику, но и мыши не проскользнуть сквозь глухую блокаду, из месяца в месяц совершенствовавшуюся немецкими строительными частями...

Парадоксально, но там, где нет надежды для маленькой мыши, может пройти размером с человека волк. Точно так же, как там, где хитрости лисы недостаточно, справится всё тот же волк. Кто, как не волхв, знает это – на собственном опыте? Ведь весь путь посвящения волхвов – огонь, вода и медные трубы – к тому и сводится: к обретению качеств волка.

...И вдруг наши бойцы из охранения увидели чудо. Произошло невозможное. Со стороны непроницаемой немецкой обороны из туманной мглы показалась подвода, гружённая мешками, по виду такими, в каких перевозили хлеб. Хлеб, в голодающем блокадном Ленинграде превратившийся в мечту.

Седой волчьей тенью скользнула вторая подвода...

Третья...

Десятая...

Двадцатая...

Но это же невозможно!

Двадцать первая...

Тридцатая.

«Волос к волосу» седым волком-спасителем скользнул весь обоз. <…>

Чувство справедливости подсказывает, что история с удивительным обозом достойна того, чтобы о нём много писали и говорили – много и подробно. <…> Сколько разведгрупп погибло при попытке перейти линию фронта и не столь глубоко эшелонированную, как вокруг блокадного Ленинграда, – а ведь в группе всего два-три человека! – а тут одних подвод тридцать, да возчики, да сопровождающие, словом, человек 40, не меньше. Да ещё обратно вернулись. Такое под силу только волку. Или волхву» (А.А.Меняйлов 2005: 3-4, 5).

Полагаем, что возрождение России возможно только на базе пробуждения генетической памяти русского народа, одним из источников которой являются русские народные сказки.

 

Цитируемая литература:

 

Братусь Б.С. Нравственная психология возможна // Психология и этика: опыт построения дискуссии. Самара: Изд. Дом «БАХРАХ», 1999. С. 29-48.

Меняйлов А.А. Смотрите, смотрите внимательно, о волки! / Меняйлов А.А. – М.: Крафт+, 2005. – 480 с.

Народные русские сказки А.Н.Афанасьева: В 3-х т. – Т. I. – М.: ГИХЛ, 1957. – 516 с.

Платон. Собрание сочинений: В 4-х т. Т.  I /Общ. ред. А.Ф.Лосева и др.; Авт. вступит. статьи А.Ф.Лосев; Примеч. А.А.Тахо-Годи; Пер. с древнегреч. – М.: Мысль, 1990. – 860, [2] с.

Платонов О.А. Государственная измена. – М.: Алгоритм, 2004. – 576 с.

Пропп В.Я. Предисловие // Народные русские сказки А.Н.Афанасьева: В 3-х т. Т. I. М.: ГИХЛ, 1957. С. III-XYI.

Русское культурное пространство: Лингвокультурологический словарь: Вып. первый / И.С.Брилева, Н.П.Вольская, Д.Б.Гудков, И.В.Захаренко, В.В.Красных. – М.: Гнозис, 2004. – 318 с.

Рыжков Л.Н. О древностях русского языка. – М.: ИЦ «Древнее и современное», 2002. – 368 с.: ил.

Хрестоматия по истории русского литературного языка / Составитель А.Н.Кожин. – М.: Высшая школа, 1974. – 415 с.