К.Ф.Седов – учёный, за свою, к сожалению непродолжительную, жизнь успевший сделать очень много. Достаточно указать на серию опубликован-ных им книг [Седов 1999, 2004, 2007, 2008; Возрастная… 2004, Общая пси-холингвистика 2004].

Общались мы с Константином Фёдоровичем хотя и нечасто, но длитель-ное время. Я писал отзыв на автореферат его докторской диссертации. Он принимал участие в проводившихся мною в Пензе конференциях, на защитах диссертаций: поскольку наши с ним научные интересы во многом пересека-лись, он был оппонентом у нескольких моих учениц, и наше общение было чрезвычайно интересным и плодотворным. В силу проживания в разных го-родах я не могу претендовать на полное представление о К.Ф. как человеке и учёном, поэтому хотелось бы поделиться теми мыслями субъективного ха-рактера, которые возникли в результате нашего общения.

В процессе общения сложилось устойчивое представление о чрезвычай-но целеустремлённом человеке, который привык добиваться поставленных им целей. Эта целеустремлённость сочеталась у него с большой работоспо-собностью и основательностью.

Возникло впечатление, что размеренное течение жизни претило К.Ф., что его влекли экстремальные ситуации. Они мобилизовывали его волю, ре-шительность, целеустремленность. Спокойное существование ему было буд-то бы противопоказано.

Энергичность К.Ф. сочеталась у него со стремлением доминировать в любой компании, легко и с удовольствием он брал на себя инициативу в под-держании эмоциональной атмосферы на застольях, обычно проводимых при завершении конференций и защит диссертаций. Так было, например, после серии защит в Пензе (2004 г.), после защиты кандидатской диссертации Ю.В.Дидык в Саратове (2010 г.).

Это был человек большой силы. Спорить с ним было чрезвычайно труд-но, поскольку он имел своё мнение по каждому вопросу и умел его обосно-вывать.

Разговоров на личные темы он избегал. Только однажды, узнав о моём втором браке, К.Ф. убеждённо сказал, что этот брак через два года распадёт-ся: «женитьба на молодой – дело бесперспективное». О себе, о своей личной жизни он не говорил ничего. Вообще, у меня сформировалось ощущение, что К.Ф. не всегда точно воспринимал и оценивал людей. Мне показалось, что он не вполне точно понимал, как люди относятся друг к другу и к нему лично. Наверно, именно с этим связана его увлечённость различными, в том числе практическими, аспектами психологии общения. В оценке кого действитель-но не ошибался К.Ф. – это в высокой оценке Ильи Наумовича Горелова, пре-красного психолингвиста и учёного чрезвычайно широкого научного круго-зора, памяти которого (как и К.Ф.Седова) посвящена данная конференция. Я горжусь тем обстоятельством, что первая научная конференция, посвящённая памяти И.Н.Горелова, была проведена именно в Пензе (когда я там работал) при моём непосредственном участии.

Нам, лингвистам, иногда кажется, что наши сугубо лингвистические по-строения никак не взаимосвязаны с нашей личной жизнью. На мой взгляд, такие представления ошибочны. Человек целостен, и отступления от истины в науке не могут не бросать отблеска на его личную жизнь. И наоборот, де-фекты личной жизни не могут не отражаться на объективности суждений су-губо научного характера. Примеров такого рода у нас больше чем много (приводить их не будем в силу ограниченности рамок повествования).

Огромным достоинством К.Ф.Седова как учёного является ясность и простота изложения. Простоту и доступность изложения мы считаем именно достоинством научного ума вслед за акад. И.П.Павловым, считавшим стрем-ление к простоте одним (шестым) из восьми признаков умного человека: «Простота и ясность – это идеал познания» [И.П.Павлов 1991]. Справедливо-сти ради следует заметить, что простота изложения характерна не только для К.Ф., но и для многих представителей саратовской лингвистической тради-ции, и это нам представляется несомненным её достоинством.

В наших научных устремлениях мы с К.Ф.Седовым были достаточно близки (внимание к мыслительным процессам, к детскому языку, к самой жизни языка). Мне тоже, как и ему, часто приходилось сталкиваться, как он точно сформулировал, с магическим заклятием «это – не лингвистика» [К.Ф.Седов 2010: 3]. Но тот же самый факт, что по своим научным устремле-ниям мы с Константином Фёдоровичем были в значительной мере близки, – в соответствии с известной закономерностью, выявленной Г.Зиммелем, – поз-воляет достаточно точно сформулировать и наши несовпадения в лингвисти-ческой сфере.

В нашем выступлении мы обратим внимание всего лишь на два осново-полагающих понятия в работах К.Ф.Седова – дискурс и манипуляция. Наш анализ предварим замечанием, что в своей работе пользуемся методологией общелингвистического характера, которую схематично можно выразить таблицей (более подробно см.: [А.В.Пузырёв 2010, 2010а] и др.):

Что касается понятия дискурс, то оно в трудах К.Ф.Седова не получило однозначного толкования. В относительно ранних работах под дискурсом К.Ф. понимал текст, ср.: «Главным средством самовыражения языковой лич-ности выступает текст (дискурс)» [К.Ф.Седов 1999: 3]. Более точно – текст, принадлежащий к «живой» речи [К.Ф.Седов 1999: 3].

В более поздней работе то же самое понятие получило уже менее одно-значное толкование: «С нашей точки зрения, наиболее удобной рабочей де-финицией дискурса может быть определение с позиций феноменологическо-го подхода. Дискурс – объективно существующее вербально-знаковое построение, которое сопровождает процесс соци-альнозначимого взаимодействия людей» (выделение автора ци-таты, см.: [К.Ф.Седов 2004: 8]).

В качестве родового понятия к понятию дискурс предлагается теперь понятие построение, что не может не вызывать недоумения у лингвиста. Уточняющие определения (объективно существующее, процесс социально-значимого взаимодействия) ситуации не спасают, поскольку под понятие по-строение с подобными уточнениями можно подвести слишком широкий круг понятий. Жест – это ведь тоже своего рода знаковое построение (хотя и не-вербальное). И тоже объективно существующее. И тоже сопровождающее процесс социально-значимого взаимодействия людей. То же самое можно сказать и об отдельно взятой реплике. Вряд ли кто из лингвистов, однако, станет утверждать, что отдельно взятые жесты или реплики сами по себе яв-ляются дискурсом.

Вообще, что касается самого понятия дискурс, то мы считаем его чрез-вычайно несовершенным для отечественной лингвистической науки. Обос-нованию своего мнения предпошлём толкование понятия «дискурс» в «Линг-вистическом энциклопедическом словаре» (1990), т.е. в одном из наиболее авторитетных для лингвистов источников.

«Дискýрс (от франц. discourse – речь) – связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психоло-гическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рас-сматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когни-тивных процессах). Д. – это речь, «погружённая в жизнь». Поэтому термин «Д.», в отличие от термина «текст», не применяется к древним и др. текстам, связи к-рых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно» [Линг-вистический энциклопедический словарь 1990: 136-137].

Известно, что первоначально термин дискурс во французской лингви-стике обозначал речь вообще, текст. Введение этого понятия и противопоставление его объективному повествованию (récit) означило, по Э.Бенвенисту, «речь, присваиваемую говорящим».

Термин дискурс представляется неудачным по многим основаниям.

Он неудачен потому, что в неявном виде исходит из установки, что язык может быть не «погружён в жизнь». Если же признать объективную реаль-ность, в которой язык одновременно существует на уровнях мышления, язы-ка в собственном смысле этого слова, психофизиологии, речи и общения, то станет понятным, что общение как раз и является жизнью языка. Общение являет собой действительность языка, его актуально наличное бытие. Общение для языка – это и есть сама его жизнь. Мы неоднократно писали, что именно наличие/отсутствие этой ступени сущности языка проводит грань между живыми и мёртвыми языками, а понятие живых и мёртвых языков, напомним, входит в лингвистический инструментарий уже не одно столетие.

Термин дискурс неудачен потому, что неявно предполагает возможность существования языка отдельно от человека. Как тут не напомнить авторитет-ное мнение И.А.Бодуэна де Куртене о том, что «реальной величиной являет-ся не язык в отвлечении от человека, а только человек как носитель языково-го мышления»!

Термин дискурс неудачен потому, что делает русскую лингвистическую мысль размытой и неточной, т.е. отдаляет от идеалов научного познания. Во-обще, механический перенос в русскую лингвистическую мысль иноземных моделей и понятий не укрепляет её, а служит её запутыванию и приучает к беспомощности, к непониманию собственного предмета исследования. Это всё равно что пересадить восточноевропейской овчарке ноги таксы – собаке от этой операции вряд ли станет лучше и комфортней. В этом плане русский космопсихологос предоставляет учёным из Российской Федерации намного больше возможностей в постижении истины, нежели опора на космопсихо-логос других этносов (о космопсихологосе см.: [Г.Д.Гачев 1988; А.А.Гагаев и П.А.Гагаев 2005] и др.).

Сказанное вовсе не означает нашего отказа от понятия дискурс. Напро-тив, в тех случаях, когда в интересах исследования и экономии времени и ме-ста вполне допустимо обозначить предметную область размыто и неопреде-лённо (и это не скажется на научной точности научных выводов или пости-жение истины не предполагается), понятие дискурса будет, полагаем, ценным и удобным (хотя таких случаев в нашей собственной исследовательской практике не встречалось, отсюда вовсе не следует, что их не может быть во-обще).

Вообще, нам почему-то представляется, что понятие дискурс появилось в работах К.Ф.Седова как своего рода вынужденная уступка модным веяниям в лингвистике, поскольку в своих работах в целом он исходил из объектив-ных посылок общенаучного характера. Именно с этим обстоятельством, ду-мается, и связана вариативность в его работах толкования указанного поня-тия.

Что касается понятия речевая манипуляция, то К.Ф.Седов понимал под нею «осуществляемое средствами коммуникации скрытое воздействие на человека, которое имеет целью изменение его эмоционально-психологического состояния» (см.: [К.Ф.Седов 2003, 2004а]. В более поздней работе («Дискурс как суггестия: Иррациональное воздействие в межличностном общении», 2011) К.Ф. сделал это определение более развёрнутым, но по существу оста-вил прежним: «Мы придерживаемся широкого понимания термина речевая манипуляция, рассматривая ее как осуществляемое средствами коммуникации скрытое воздействие, которое имеет целью изменение эмоционально-психологического состояния, оценок, установок и мотивов поведения собеседника».

При такой постановке вопроса манипуляция может быть и хорошей, и плохой, или продуктивной или непродуктивной (именно такие – продуктив-ные и непродуктивные – манипуляции К.Ф. и предлагает различать). Мани-пуляция при таком толковании становится амбивалентным понятием. Тем самым осуществляется размежевание с общеязыковым пониманием, согласно которому манипуляция, в интересующем нас аспекте, – это мошенническая проделка, махинация, а само слово зафиксировано в словарях как пренебрежительное. Иными словами, в традиционном, не постсоветском русском язы-ке зафиксировано объективно отрицательное отношение к манипуляциям. Сам К.Ф. осознавал свой отход от бытующего в народе отрицательного от-ношения к манипуляциям: «в обыденном сознании большинства представи-телей российского этноса термин манипуляция имеет однозначно отрица-тельный смысл». Конечно, лингвистический слух будет задет словосочетани-ем «российский этнос», провоцирующим появление словосочетаний типа «российский язык», но сейчас мы говорим о различиях в понимании именно манипуляции.

Чем опасно толкование манипуляции как амбивалентного понятия? Оно опасно тем, что стирает грань между хорошим и плохим. Оно как бы не за-мечает грань между полезным и вредным, грань между опасным и жизненно необходимым. В условиях, когда средства массовой информации играют роль не хранителя общественной морали, а её разрушителя, у социума оста-ётся надежда только на учёных. Если при этом учёные социума отказываются различать в своих отправных позициях хорошее и плохое, опасное и безопас-ное, то у такого социума никаких перспектив существования может просто не оказаться.

Есть здесь ещё один момент, подтверждающий справедливость нашей постановки вопроса. Как афористично заметила в своей монографии «Проис-хождение языка» С.В.Бурлак, «эволюция отбирает тех, у кого приятное соче-тается с полезным» [С.Бурлак 2012: 107], поэтому неразличение полезного и неполезного может стать фактором, превращающим нас в жертв эволюции. Справедливости ради следует заметить, что примерно таким же образом на эту тему ранее высказывался ещё З.Фрейд, который отмечал, что принцип удовольствия, в конечном счёте влекущий нас к смерти, – под влиянием стремления организма к самосохранению – элиминируется принципом ре-альности [З.Фрейд 1989: 384]. Иными словами, за нашим убеждением в необ-ходимости различать полезное и неполезное, отличать хорошее от плохого
стоит самый тривиальный инстинкт самосохранения, желание не оказаться очередной жертвой эволюции.

Справедливости ради необходимо заметить, что в своём понимании ма-нипуляции К.Ф. отталкивался от широко известной в психологии точки зре-ния Е.Л.Доценко [Е.Л.Доценко 1997]. Но по какой причине Е.Л.Доценко от-казался от включения в определение сущности манипуляции стремления ма-нипулятора к одностороннему выигрышу?

Цитируем соответствующее место: «Основной признак манипуляции ранее обозначался как стремление манипулятора к получению односторонне-го выигрыша. Этот критерий оказался неудобным в работе, поскольку регу-лярно вставала проблема относительности определения характера выигрыша: во-первых, то, что сегодня принимается за выигрыш сегодня, завтра может обернуться проигрышем, а во-вторых, оценка характера выигрыша сильно зависит от используемой системы оценивания. Поэтому перемещая критерий односторонности выигрыша в разряд причин манипуляции (одной из важ-ных), нам требуется определить её сущностный признак. Таковым может стать целеполагание за адресата» [Е.Л.Доценко 1997: 58-59]. Целесообразно ли, однако, неудобством в работе мотивировать отказ от точного определе-ния сущности явления?

В нашей работе мы, в целом соглашаясь с определением манипуляции, данным Е.Л.Доценко, всё-таки тесно увязываем определение манипуляции и с получением односторонней психологической выгоды [А.В.Пузырёв 2011]. Такая увязка манипуляции с достижением психологической выгоды – не ум-ствования схоластического характера: она вытекает из практической потреб-ности разводить такие понятия, как манипуляция и искусство влияния. Если мы не будем разводить эти понятия, то к манипуляторам у нас появятся все основания относить и многих успешно практикующих психологов и психо-терапевтов. При выведении стремления манипулятора к получению односто-роннего выигрыша из критериев манипуляции нам ничто не помешает при-числить, например, притчи Н.Пезешкиана к средствам манипулятивного воз-действия. При выведении указанного критерия из сущностных признаков ма-нипуляции мы теряем возможность различать «что такое хорошо и что такое плохо».

Именно поэтому в своей терминологии мы различаем манипуляцию и искусство влияния. Если манипуляция – это скрытое воздействие на субъек-та, имеющее своей целью не только изменение его эмоционально-психологического состояния, но прежде всего извлечение какой-либо одно-сторонней психологической и/или житейской выгоды, то искусство влияния – это такое воздействие на субъекта, которое, наряду с изменением его эмо-ционально-психологического состояния, ставит своей целью достижение об-щего (общественного) блага. В этом смысле различение манипуляции и ис-кусства влияния в бóльшей степени соответствует русскому космопсихоло-госу, нежели амбивалентность понятия манипуляция. Наше мнение, напом-ним, опирается, в том числе, и на данные лингвистических словарей (соответствующие цитаты не приводятся только в силу ограниченности рамок по-вествования). Именно искусство влияния демонстрировал И.В.Сталин на приёме па-панинцев в Кремле (см. дневниковую запись Л.К.Бронтмана от 7 мая 1938 г. – цит. по: [А.А.Меняйлов 2005: 257-258]): «...Сталин: Кто знал Папанина, Ширшова, Фёдорова, Кренкеля? Сколько они стоят? Американцы скажут 10 000 франков, а сам франк стоит копейку (смех). А мы скажем миллиарды. Героям таким нет цены. За талантов мало известных раньше, а теперь героев, которым нет цены: за Папанина, Кренкеля, Ширшова, Фёдорова. За то, чтобы мы, со-ветские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, ан-гличанами не заискивали, чтобы мы, советские люди, усвоили новую меру в оценке людей – не по рублям, не по долларам, чтобы вы научились по-советски ценить людей по их подвигам. А что такое подвиг? Чего он стоит? Никакой американец не ответит на это, не скажет кроме доллара, стерлинга, франка. Отвага, мужество, геройство – это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных фунтов стерлингов, презренных франков (бурные аплодисменты)... Чкалов: За Сталина умрём! Сталин: Я считаю, что оратора перебивать не стоит... Чкалов: За Сталина умрём! Сталин: Простите меня за грубое выражение, умереть всякий дурак способен. Умереть, конечно, тяжко, но не так трудно... Я пью за людей, которые хотят жить! Жить, жить как можно дольше, а не умереть. Чкалов: От имени всех героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает. Водопьянов, Громов, Байдуков, Юма-шев, Данилин, Молоков, все герои сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за сталинскую эпоху! (Со всех сторон зала идут герои Советского Союза и становятся сте-ной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует)...» Приведём анализ данной ситуации общения, произведённый М.В.Маравиной:

1. В приведённом примере Сталин продемонстрировал отношение к дру-гому как средству достижения целей государственного характера, и о мани-пулятивности его воздействия говорить в данном случае не приходится.

2. В данном случае, полагаем, весьма затруднительно говорить о полу-чении Сталиным главным образом одностороннего выигрыша. Он делал это не в корыстных целях, а с намерением укрепить стойкость советского народа.

3. Факт воздействия в данном примере хотя и скрыт, но в данном случае имел место: скрытый характер воздействия обеспечивался речевой ситуацией – ситуацией тоста.

4. Очевидно, что в приведённой ситуации была использована психоло-гическая сила – авторитет руководителя государства, но об игре на слабостях говорить в данном случае весьма затруднительно.

5. Несомненно, что здесь наблюдается навязывание целей, которые ра-нее не преследовались адресатом (призыв жить вместо того, чтобы уме-реть). Полагаем, однако, что новая, сформулированная Сталиным цель вовсе не противоречит инстинкту жизни в каждом человеке.

6. Налицо мастерство в осуществлении коммуникативных действий: оратор создал у адресата иллюзию самостоятельности принятия решения (жить за Родину и за Сталина). Полагаем, что благодаря подобным ситуа-циям во многом и формировалась высокая боевая стойкость русских воинов во время Великой Отечественной войны: «боевая стойкость генералов была в 6,5 раз выше, чем при царе, боевая стойкость офицерства была в 8 раз выше, а стойкость солдат в 17 раз!» [Ю.И.Мухин 2005: 127].

7. Нет никаких сомнений, что Сталин проводил коммуникативное воз-действие на адресата вполне осознанно [М.В.Маравина 2007].

Сегодня, к сожалению, государственные деятели чаще демонстрируют речевые манипуляции, но не искусство влияния.

Сказанное нами относительно использования понятий дискурс и манипу-ляция не ставит своей целью каким-то образом снизить ценность трудов чрезвычайно интересного учёного – Константина Фёдоровича Седова. Важно помнить слова Ф.М.Достоевского: «Разве умные люди не могут ошибаться? Да гениальные-то люди и ошибаются чаще всего в средствах к проведению своих мыслей, и часто чем гениальнее они, тем и крупнее ошибаются. Вот рутина, так та реже ошибается» [Ф.М.Достоевский 1980: 74].

Имя К.Ф.Седова объективно надолго останется в истории психолингви-стики, для развития которой он сделал очень и очень много. Полагаем, что к его работам лингвисты будут обращаться ещё не один десяток лет.

Цитируемая литература

Бодуэн де Куртене И.А. Избранные труды по общему языкознанию: в 2-х т. М., 1963.
Бурлак С. Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы. М., 2012.
Возрастная психолингвистика: хрестоматия / сост. проф. К.Ф.Седов. М., 2004.
Гагаев А.А., Гагаев П.А. Философская и культурно-типическая антропо-логия. Русский космо-психо-логос. Культурно-типическая модель науки. Си-стема философии: В 2-х т. Саранск, 2005.
Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988. 448 с.
Достоевский Ф.М. Ответ «Свистуну» // Ф.М.Достоевский. Полное со-брание сочинений: В 30-ти т. Т. 20. Статьи и заметки (1862-1865). Л., 1980. С. 71-78.
Доценко Е.Л. Психология манипуляции: Феномены, механизм и защита. М., 1997.
Лингвистический энциклопедический словарь /Гл. ред. В.Н.Ярцева. М., 1990.
Маравина М.В. Параметры актуализации и манипуляции в коммуника-ции // Язык и мышление: Психологические и лингвистические аспекты. Ма-териалы 7-ой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 16-19 мая 2007 г.). М.; Ульяновск: Институт языкознания РАН; Ульяновский государ-ственный университет, Институт международных отношений, 2007. С. 101-106. Меняйлов А.А. Сталин: тайна Валькирии. М.: Крафт+, 2005.
Мухин Ю.И. Убийцы Сталина. М., 2005.
Общая психолингвистика: хрестоматия / сост. проф. К.Ф.Седов. М., 2004.
Павлов И.П. О русском уме // Лит. газета. – 31.07.1991. – № 30 (5356). – С. 7.
Пузырёв А.В. Пролегомены к эстетике языка и оценка содержательной основы массовых песен: Учебное пособие к курсам «Социальная психоло-гия», «Теория и практика массовой информации», «Психология массовой коммуникации», «Психология журналистики». Ульяновск, 2010.
Пузырёв А.В. О методологии языкознания // Актуальные проблемы фи-лологии и педагогической лингвистики: Сборник научных трудов. Выпуск X. Владикавказ, 2010а. С. 45-54.
Пузырёв А.В. Определение психологической выгоды // Вестник инте-гративной психологии. Вып. 9. М.; Ярославль: МАПН, 2011. С. 163-166.
Седов К.Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности : Психо- и социолингвистический аспекты / Под ред. докт. филол.наук О.Б.Сиротининой. Саратов, 1999.
Седов К.Ф. О манипуляции и актуализации в речевом воздействии // Проблемы речевой коммуникации. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. С. 20-27.
Седов К.Ф. Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетен-ции. М., 2004.
Седов К.Ф. Речевая манипуляция как стремление к власти над челове-ком // Проблемы речевой коммуникации. Вып.4. Саратов, 2004а. С. 183-190.
Седов К.Ф. Нейропсихолингвистика: учебное пособие. М., 2007.
Седов К.Ф. Онтопсихолингвистика: становление коммуникативной ком-петенции человека. Учебное пособие. М., 2008.
Седов К.Ф. М.М.Бахтин – знамя отечественной антрополингвистики // М.М.Бахтин. Антрополингвистика: Избранные труды. М., 2010. С. 3-6.
Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // З. Фрейд. Психология бессознательного : сб. произведений / Сост., науч. ред., авт. вступ. ст. М.Г.Ярошевский. М., 1989. С. 382-424.