В одной из своих ранних работ мы уже писали о красоте русского языка (А.В.Пузырёв 1987). Спустя двадцать лет стало очевидно, что эта тема требует своего продолжения и более глубокого осмысления. Более глубокий взгляд на красоту русского языка, по нашему мнению, может обеспечить использование универсальной схемы научного познания, предложенной русским философом А.А.Гагаевым и операционализованной нами для лингвистических исследований (см.: А.А.Гагаев 1991; 1994 и др.; А.В.Пузырёв 1995; 2002 и др.). В настоящей статье предлагается взгляд на красоту русского метаязыкового с позиций философской и общелингвистической методологии (об уровнях методологии см.: Философский энциклопедический словарь 1983: 365-367; Философский словарь 1986: 278-279; Словарь практического психолога 1998: 295-297 и др.).

Под красотой вообще мы понимаем совокупность качеств, доставляющих наслаждение взору, слуху; всё красивое, прекрасное. Нечто красиво, если оно отличается правильностью очертаний, гармонией красок, тонов, линий (см.: Словарь русского языка 1986 т. 2: 120; С.И.Ожегов 1984: 260 и т.д.). Нет сомнений, что категории эстетики: прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, трагическое и комическое и т.п. – сохраняют свою ценность и при рассмотрении языковых проблем.

Напомним, что смысл используемой методологии заключается в том, что в исследуемом предмете выделяются четыре одновременно сосуществующих: 1) исходный предмет; 2) развитой предмет в собственном смысле слова; 3) то, во что он превращается; 4) будущий предмет. В логическом аспекте этим четырём предметам соответствуют категории всеобщего, общего, особенного и единичного; в онтологическом плане – четыре ступени сущности: бытие, сущность, явление и действительность. В соответствии с этими же четырьмя планами в лингвистике нами предлагается различать уровни мышления, языка, речи и общения (общение может быть представлено коммуникацией, псевдо- и квазикоммуникацией). Логика рассуждений позволяет выделить и пятую (третью по общему счёту) ипостась языка – психофизиологические процессы, сопровождающие речевые, психофизиологию (в логическом аспекте ей соответствует категория конкретно-абстрактного, в онтологическом – необходимости).

На каждой из ступеней сущности выделяется пять целевых подсистем – пять обязательных аспектов. В логическом плане этим аспектам соответствуют категории всеобщего, общего, конкретно-абстрактного, особенного и единичного; в онтологическом – бытия, сущности, необходимости, явления и действительности. Выделение пяти целевых подсистем анализа для лингвистов обозначает разграничение (и достаточно жёсткую последовательность на каждой ступени сущности) внутри целостно-системного исследования 1) генетического, 2) логико-структурного, 3) динамического, 4) функционального, 5) идиостилевого аспектов.

В соответствии с разграничением в языке пяти ступеней сущности мы обязаны, обсуждая проблемы красоты русского языка, говорить о красоте русского языкового мышления, русского языка, о красоте протекания психофизиологических процессов, о красоте русской речи и русского общения. Нельзя не отдавать себе отчёта в том, что постановка некоторых из указанных задач у кого-то может вызвать недоумение, но логика есть логика, и лучше её соблюдать, нежели игнорировать.

Сразу же заметим, что в силу всеобъемлющего характера проблемы и ограниченных рамок повествования мы можем обозначить лишь самые принципиальные моменты эстетики русского (мета)языкового мышления.

Основным моментом настоящих рассуждений является разграничение на этом уровне, уровне мышления, двух, диаметрально противоположных типов эстетики – эстетики бытия и эстетики небытия.

Мы уже сказали, чтó понимаем под красотой. В плане общефилософском красота для нас есть проявление жизни, жизненной силы и великолепия. По крайней мере, так должен считать человек, исповедующий принципы жизни, т.е. биофил (около 30-ти параметров различения биофилов и некрофилов см.: А.В.Пузырёв 2006).

В методологическом плане столь же важно выделять эстетику и некрофилической направленности, куда подпадает понимание красоты происходящего как проявления смерти, её силы и неотвратимости. Так, например, преобладание на Царских вратах ХСС (Храма Христа-Спасителя – прим. А.П.) шестиугольников над прямоугольниками – а каждый шестиугольник, как известно, представляет собой 6 точек, 6 линий и 6 углов, символизируя число 666, – подчинено требованиям эстетики вовсе не биофилической направленности. В том же символическом ряду находится и американский доллар, высота которого, как известно, составляет 66,6 миллиметра. Заметим при этом, что и Царские врата ХСС, и американский доллар многим представляются эстетическими шедеврами.

На уровне коммуникации каждый прав. Правда у каждого своя и в том, чтó считать прекрасным, а чтó – безобрáзным. Единственно, что объективно, – так это то, к чему ведёт следование конкретной правде. Правда одного человека усиливает жизнь, делая её (и его самого) прекрасней и величественней. Правда другого усиливает векторы разрушения в жизни, делая её (и его самого) безобрáзней и отвратительней.

Если истина – это реальное положение дел или суждение, адекватно отражающее реальное положение дел (см. словари русского языка), то истина – это и есть сама жизнь, и трудности в постижении истины суть трудности в понимании самой жизни. Правда того или иного человека истинна, прекрасна, если она усиливает в нём и в людях, его окружающих, жизнь, и наоборот, правда того или иного субъекта неистинна, ложна, безобрáзна, если она ускоряет путь его и окружающих его людей к смерти.

Вышесказанное может показаться кому-то удивительным и необычным, но предложенное понимание красоты имеет давнюю традицию. Сошлёмся на исследование А.К.Сухотина, материал которого здесь привлекается (см.: А.К.Сухотин 1983: 132-148).

Уже античные математики обратили внимание на то, что верные построения (формулы, теоремы, доказательства) обладают эстетическими значениями. Так, говорили: «Некрасивое уравнение неверно». Подобные наблюдения Платон обобщил энергичным афоризмом: «Красота – слияние истины». Последующее развитие подтвердило этот шаг, предъявив новые свидетельства, что дало основание гиганту очередного взлёта естествознания Г.Галилею записать: «Истина и красота – одно и то же, как одно и то же ложное и безобрáзное». А еще позднее философы и природоиспытатели придали этому пониманию новые оттенки, провозгласив, что по мере приближения к истине мы постигаем и красоту.

И в современную эпоху строгая наука охотно привлекает, казалось бы, далёкие от её дел категории красоты. Так, П.Александров пишет: «Познавательный критерий неотделим от эстетического… Эстетический критерий в большинстве случаев подтверждает все остальные серьезные и объективные критерии достигнутого научного продвижения». А.К.Сухотин приводит достаточно многочисленные и убедительные факты истории науки, свидетельствующие о том, что эстетические подходы помогают научному постижению истины, что поиски истины всегда связаны с категориями красоты, а в число этих категорий входят критерии симметричности и простоты. «Наряду со свойством симметрии в творческом поиске широко используется логический принцип простоты, также связанный с эстетическими определениями. Простота проявляется в структуре знания как требование использовать наименьшие по значению коэффициенты, показатели степеней, стремиться избегать сложных выражений (например, радикалов), громоздких записей и т.п.» (А.К.Сухотин 1983: 136).

Итак, в качестве предварительного итога мы можем записать следующее уравнение: Истина = Красота = Жизнь. Справедливости ради этот ряд следует замкнуть 4-ым по счёту членом. В силу ограниченности рамок повествования мы не можем здесь детально обосновать четвёртый по счёту элемент уравнения (некоторые моменты этого обоснования см.: А.В.Пузырёв 2000: 32-37; 2002: 81-86), но в итоговом для нас в настоящий момент виде данное уравнение выглядит следующим образом: «Истина = Красота = Жизнь = Женщина».

Женщина выступает во многих культурных традициях и как синоним красоты, и как синоним Жизни вообще. Надо полагать, что вовсе не случайно словá истина и женщина употребляются с одними и теми же глаголами: овладеть, обладать, любоваться истиной (= женщиной), открыть, увидеть истину (женщину), порадоваться истине (= женщине), и ему открылась истина (= женщина), оскорбить саму истину (= женщину), презирать истину (= женщину) и т.д.

Сразу же оговоримся, что большие (прописные) буквы в приведённом уравнении вовсе не случайны, но обоснование этого написания заняло бы несколько дополнительных страниц, которыми автор в настоящей статье не располагает.

Переходя с уровня философской методологии на уровень общелингвистической, критерии красоты становятся более конкретными и обретают лингвистический характер.

Есть все основания говорить о красоте языкового (в том числе метаязыкового, по И.А.Бодуэну де Куртене «языковедного») мышления.

На наш взгляд, красота языкового мышления проявляется в сочетании обширности, богатства мыслей с экономностью средств выражения. Так, гениальным принято считать художественное произведение, в котором написано больше, чем написано словами. Здесь говорится прежде всего о многослойных текстах.

Таково общеизвестное стихотворение А.С.Пушкина:

 

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

 

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим,

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог Любимой быть другим.

 

Зададим себе вопрос: какого времени глагол любил? На первый взгляд – прошедшего. Но если посмотреть на используемые затем поэтом глагольные формы внимательней, то ошибочность первого суждения станет очевидной:

– быть может (форма настоящего времени в значении будущей возможности);

– угасла не совсем (отрицание действия прошедшего времени, приравненное утверждению его наличия в настоящем);

– но пусть... не тревожит (вневременной характер формы 3-го лица повелительного наклонения);

– не хочу печалить вас ничем (форма настоящего времени). «Прошитость» строки очень заметным «ч» настолько ощутима, что вызывает закономерные сомнения в истинности авторского утверждения «не хочу» (фактически оказывается наоборот: и хочу, и буду, и буду делать это даже после моей жизни);

– любил (значение прошедшего времени в этой строке уже в достаточной степени размыто под влиянием предшествующего контекста);

– то робостью, то ревностью томим (страдательное причастие настоящего времени);

– любил так искренно, так нежно (утверждение далеко не прошедшего чувства),

– дай вам бог (форма 2-го лица повелительного наклонения, временнóго значения не предполагающего);

– любимой быть другим (страдательное причастие настоящего времени).

Нетрудно заметить, что опорное слово ключевого предложения «Я вас любил…» – глагол любил – в результате развития лирической исповеди теряет значение прошедшего времени и фактически становится вневременны́м. Стрела пушкинского чувства пронзает прошлое, настоящее, будущее и уходит в бесконечность пространства русской души… Поэт любит с позиции вечности, и никто другой с ним в этом сравниться не сможет. Нет Пушкина, нет предмета его лирического чувства, а стихотворение будет жить до тех пор, пока на Земле останется хотя бы один человек, считающий себя русским…

Стихотворение «Я вас любил…» – яркий пример многослойного текста. Заметим при этом, что композиционно он построен по очень жёсткой схеме: КЭ₁ → Рт → КЭ_п,, где КЭ₁ – первое употребление ключевого элемента (КЭ), Рт – развитие темы, КЭ_п – последнее употребление KЭ, обогащённого – в результате развития темы – новым поэтическим смыслом (более подробно об этой формуле см.: А.В.Пузырёв 2006а).

В ключевом элементе «я вас любил…» семантическим изменениям подвергается не только глагол любил, который на поверку оказывается вневременным, но и местоимение вас, и местоимение я, и стихотворение оказывается обращением Мужчины к идеальной Женщине, любовь к которой не знает пределов:

«Основная сущность мужчины – это стремление, усилие, тяготение; сила, влекущая Волю к Премудрости, есть Любовь; поэтому Воля и Любовь – тождественны: Любовь есть сила Воли, а Воля есть сила Любви, а потому сущность Активной Силы есть Любовь. Основная сущность женщины – это пребывание в себе самой, это внутреннее самоутверждение, именно этими качествами обладает Вечная Истина, Премудрость, София.

«Женщина, которая должна размозжить голову змию, – есть Премудрость». Елифас Леви.

Активность или Любовь стремится к Премудрости и, достигая её, она облекается Ею. Пассивность или Премудрость стремится к Любви и, достигая Её, она облекается Ею.

Сущность мужчины есть Любовь, облик его есть Премудрость. Сущность женщины есть Премудрость, облик её есть Любовь» (Священная книга Тота 1916: 369).

Можно говорить и об эстетике русского метаязыкового мышления. Известно, что талант исследователя, как отмечает А.К.Сухотин, заключается в умении охватить значительные районы явлений с помощью немногочисленных допущений, представить разносторонние совокупности предметов и процессов в сжатой, компактной форме (А.К.Сухотин 1983: 138). Какое именно метаязыковое мышление может быть признано отвечающим требованиям жизнеутверждающей эстетики?

По отношению к лингвистике красота метаязыкового мышления будет выражаться, вероятней всего, в глубине содержания, выраженного просто и ёмко. Таковы статьи, например, Л.В.Щербы, работы М.В.Панова, А.П.Журавлёва и мн. других (особенно отметим «Очерк теории стилистики» Ю.М.Скребнева).

Эстетика небытия в области метаязыкового мышления проявит себя, вероятней всего, в запутанности содержания и усложнённости изложения, в подчас немотивированном изобилии иноязычных слов. Это ведь факт, что в повседневном научном общении лингвисты, относящиеся к различным школам, подчас не понимают друг друга. Но в настоящее время формальная усложнённость – не самый опасный план выражения эстетики небытия.

Эстетика небытия в области метаязыкового мышления в настоящее время нередко проявляет себя в характере оценочных суждений. В качестве примера такого рода суждений приведём пассаж одной из психолингвистических статей о «тоталитарном языке»: «Социальная коммуникация заполняется стандартизованными клише «хвалебной риторики» и оказывает давление на сферу частной коммуникации.

Прилагательное «героический» не только несло нагрузку суперлатива, но и вскрывало механизм мотивации в Советском обществе. СССР стал пространством массового героизма [Гюнтер 1991: 125]. В СССР возникла такая общественная иерархия, «где основным критерием оценки личности была способность к героизму» [там же]. Призыв «всем равняться на героев» был поддержан и растиражирован прессой: «Герой – это звание, присвоенное законом. Носитель звания герой – это человек необычайной славы» [«Известия» 20.09.1936]. Жизнь советского человека превращалась в непрерывное стремление к подвигу, что, безусловно, отразилось в ТЯ» (Вопросы психолингвистики 2006, № 3. С. 151).

По логике автора данного пассажа, есть «плохой» тоталитарный язык, и одной из его примет является номинации, связанные с «непрерывным стремлением к подвигу», номинации, связанные с обозначением массового героизма. Автор пассажа исходит из постулата, что героизм – это нечто не самое хорошее, а, может быть, даже и нечто плохое (обратим внимание на уничижительный глагол «пестрели» в развитии этого пассажа): «Газеты пестрели сообщениями о «битве за урожай», о «решающем наступлении в битве с природой», об «окончательном завоевании полюса», о «боевом огне стихии» [«Литературная газета» 20.06.1934], о «битве с … шпионами, вредителями…» [«Правда» 24.05.1937]» (см.: Вопросы психолингвистики 2006, № 3. С. 152).

В наше славное демократическое время характер некоторых лингвистических пассажей может показаться мелочью, не заслуживающей внимания. Но вспомним В.Я.Проппа: «Запах живых так же противен и страшен мертвецам, как запах мёртвых страшен и противен живым» (В.Я.Пропп 1998: 159). Точно так же носителям эстетики жизнеутверждающего метаязыкового мышления противна эстетика некрофилов.

Остановимся на логической небезошибочности анализируемого пассажа? Постулаты приведённого суждения о тоталитарном языке игнорируют законы развития/уничтожения систем. Как известно, любая система (а язык – это тоже система) развивается тогда, когда количество и качество связей вне и внутри неё растёт, и, соответственно, разрушается, когда качество и количество таких связей разрушается. Когда клетка «работает» только на себя, она становится раковой, что приводит к смерти и всего организма, и самой этой клетки. Этот топик и приходится напоминать.

Известен «закон Поливанова»: развитие литературного языка заключается отчасти в том, что он всё меньше развивается. М.В.Панов в связи с указанным законом замечает: чем больше накапливается культурных ценностей, созданных на литературном языке, и чем выше культурный уровень носителей литературного языка (а он, по логике вещей, должен возрастать с ходом истории), тем больше люди дорожат языком как своим культурным достоянием, тем с большей ревностью усваивают нормы, принятые в языке, – изменения в фонетическую (и грамматическую) сторону речи проникают всё медленнее, с трудом. Это и констатирует «закон Поливанова» (М.В.Панов 1979:198).

Мы живём, однако, во времена демократии, когда воспевание героизма объявляется приметой «тоталитарного» (т.е. «плохого») языка. Когда развитие литературного языка, проявляющееся прежде всего в наличии достаточно жёстких литературных норм, относится в разряд проявлений тоталитаризма, а, следуя такой логике, образцом эстетики выступает предельно «свободный», «демократический» язык (например, допускающий различного рода инвективы, которые мы часто и слышим в исполнении современных средств массовой информации), следует признать, что подобного рода метаязыковое мышление становится признаком пребывания его носителя в Королевстве Кривых Зеркал. Может быть, такой носитель даже гордился бы собственным именем королевы Анидаг, если бы ему его присвоили.

Нельзя, однако, не помнить, что такое поведение лингвистов оскорбляет память об ушедших отцах и дедах, кто отстоял свою Родину во время Великой Отечественной войны, кто был носителем героического начала в то время. А какими были отцы и деды, наглядно свидетельствует дневниковая запись Л.К.Бронтмана (от 7 мая 1938 года) о приёме в Кремле папанинцев:

«...Сталин. Кто знал Папанина, Ширшова, Фёдорова, Кренкеля? Сколько они стоят? Американцы скажут 10 000 франков, а сам франк стоит копейку (смех). А мы скажем миллиарды. Героям таким нет цены.

За талантов мало известных раньше, а теперь героев, которым нет цены: за Папанина, Кренкеля, Ширшова, Фёдорова. За то, чтобы мы, советские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, англичанами не заискивали, чтобы мы, советские люди, усвоили новую меру в оценке людей – не по рублям, не по долларам, чтобы вы научились по-советски ценить людей по их подвигам.

А что такое подвиг? Чего он стоит? Никакой американец не ответит на это, не скажет кроме доллара, стерлинга, франка. Отвага, мужество, геройство – это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных фунтов стерлингов, презренных франков (бурные аплодисменты)...

Чкалов: За Сталина умрём!

Сталин Я считаю, что оратора перебивать не стоит...

Чкалов: За Сталина умрём!

Сталин: Простите меня за грубое выражение, умереть всякий дурак способен. Умереть, конечно, тяжко, но не так трудно... Я пью за людей, которые хотят жить! Жить, жить как можно дольше, а не умереть.

Чкалов: От имени всех героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает. Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков, все герои сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за сталинскую эпоху!

(Со всех сторон зала идут герои Советского Союза – ...и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует)...» (Отечественная история, 2005, № 3. С. 66; цит. по: А.А.Меняйлов 2005: 257-258).

 

Когда некоторые лингвисты вольно или невольно осуждают таких героев, как Чкалов, Водопьянов, Байдуков, и причисляют их к фанатикам тоталитарного режима (поскольку другого, нежели русский литературный тоталитарный язык, они не знали), дядя Ваня и тётя Маня должны понять, что семя Иуды пышно проросло и оно хочет заново переиграть великую Войну.

Сегодня модно осуждать И.В.Сталина. Здесь ограничимся всего лишь одним фактом. В русском алфавите есть буква ё. В нынешнее время она считается факультативной, т. е. необязательной. Эта буква обозначает ударный звук [о] после мягкого согласного или шипящего: сестры [с’ó]стры, вёсла [в’ó]сла, шёлк [шó]лк. Так вот, обязательное употребление буквы ё в школьной практике было введено Приказом Народного комиссара просвещения от 24 декабря 1942 г., во время Сталинградского сражения, а в 1945 г. был издан словарь под названием «Употребление буквы ё». Верховный Главнокомандующий, как следует из приведённого факта, усматривал прямую связь между использованием буквы ё и повышением обороноспособности страны. Как показывает в специально проведённом исследовании Ю.И.Мухин, стойкость советских солдат, офицеров и генералов во Второй мировой войне была во много раз выше, нежели в Первой мировой войне (Ю.И.Мухин 2005: 126-127). Стойкость воина – проблема комплексная, и именно так её решал Верховный Главнокомандующий.

Это затем, во времена хрущёвской «оттепели» (провозвестницы горбачёвской «перестройки»), употребление буквы ё стало необязательным, и это почти сразу же, «демократизировав» печатание художественной литературы, официальных бумаг, газет, привело к тому, что во многих словах стали произносить на месте [о] [э], не жёлчь [жо]лчь, жёлчный [жо]лчный, а желчь [жэ]лчь, желчный [жэ]лчный, не акушёр аку[шор], а акушер аку[шéр]. Необязательное написание буквы ё привело к переносу ударения в некоторых словах и неправильному их произношению: заворóженный, недооцéненный, непревзóйденный вместо правильного заворожённый, недооценённый, непревзойдённый (см., напр.: Л.А.Введенская и др. 2005: 86-87).

«Освобождение» русского литературного языка от устойчивых норм, от влияния «тоталитаризма», как следует из приведённых фактов, закономерно привело к ослаблению позиций литературного языка и, вследствие этого, к ослаблению позиций интеллигенции, позиций культурных людей, т.е. в конечном счёте – к разрыхлению общества. Интеллигенция от такого рода «освобождения» всегда проигрывает. Если оклад союзного министра в 1953 году не превышал 5000 рублей в месяц, то зарплата профессоров и академиков была выше, нередко превышая 10000 рублей. О временах «перестройки» и «демократии» не говорится потому, что всё это на памяти вчерашнего и сегодняшнего дня. «Освобождение» русского литературного языка от устойчивых норм любопытным образом соседствует с «освобождением» кошельков интеллигенции от содержимого. И когда интеллигент фактически ратует за «освобождение» своего кошелька от содержимого, возникает вопрос о ментальных качествах этого интеллигента.

Есть ещё один любопытный штрих. В тех случаях, когда лингвистами (сознательно или по недомыслию) запускается та или иная программа разрушения (а снижение ореола концепта героизм/героический является программой именно разрушения), то неизбежно включается закон материализации, и разрушительная сила первой накрывает тех, кто её санкционирует. В этом убеждает не только логика используемой методологии, но и сама жизнь. Нам пришлось однажды писать не самый восторженный отзыв о докторской диссертации, основанной на использовании 666 источников, в которой в качестве одного из положений, вынесенных на защиту, фигурировало явление соискательницы на собственных тренингах в качестве Божества. В своём отзыве мы высказали мнение, что санкционирование программы уничтожения не может не коснуться тех, кто её принятие санкционирует. Время, к сожалению, подтвердило правоту данного предупреждения. В течение пяти лет после этой защиты ушли из жизни пять (относительно молодых) докторов наук из тех, кто поддерживал указанное исследование, а первым по счёту ушёл из жизни замечательный пермский учёный – научный консультант по защищавшейся диссертации.

Конечно, мыслительное подключение к эстетике небытия может быть неосознанным, результатом некритического отношения к словам какого-то авторитета. Здесь, однако, полезно помнить позицию Сократа и Л.Н.Толстого.

Так, Сократ говорил, что тот, кто совершает дурное и постыдное дело добровольно, – лучше и достойней, чем тот, кто вершит такое дело невольно, т.е. неосознанно (см.: Платон 1990: 215-219).

Уместно привести и высказывание Л.Н.Толстого: «Я обтирал пыль в комнате и, обойдя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет. Так как движения эти привычны и бессознательны, я не мог и чувствовал, что это уже невозможно вспомнить. Так что, если я обтирал и забыл это, т.е. действовал бессознательно, то это все равно, как не было. Если бы кто сознательный видел, то можно бы восстановить. Если же никто не видел или видел, но бессознательно; если целая сложная жизнь многих людей проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была» (запись из дневника Льва Толстого 1 марта 1897 года. Никольское).

Неотрефлектированность эстетических позиций способствует сползанию на позиции эстетики небытия. Пафосом же настоящих рассуждений является утверждение необходимости следовать требованиям эстетики Жизни (= Красоты, = Истины). Иначе может случиться так, что эта жизнь как бы и не была.

Дело интеллигенции, как нам представляется, – обеспечивать связь времён, выступать хранителями культуры и давать образцы прекрасного метаязыкового мышления. Актуализацией этого топика мы и закончим.

 

Цитируемая литература:

 

Введенская Л.А., Павлова Л.Г., Кашаева Е.Ю. Русский язык и культура речи: Учебное пособие для вузов. – 11-е изд. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2005. – 544 с. – (Серия «Высшее образование»).

Гагаев А.А. Теория и методология субстратного подхода в материалистической диалектике. – Саранск: Изд-во Мордовск. ун-та, 1991. – 308 с.; вкл.

Гагаев А.А. Теория и методология субстратного подхода в научном познании: К вопросу о понятии "субстрат" в классической, неклассической, постнеклассической науке и метафизике. – Саранск: Изд-во Мордовск. ун-та, 1994. – 48 с.

Меняйлов А.А. Сталин: тайна Валькирии / Меняйлов А.А. – М.: Крафт+, 2005. – 416 с.

Мухин Ю.И. Убийцы Сталина. – М.: Яуза, 2005. – 672 с. – (Русская правда).

Ожегов С.И. Словарь русского языка: Около 57 000 слов. Изд. 16-е, испр. – М.: Русский язык, 1984. – 797 с.

Панов М.В. Современный русский язык. Фонетика: Учебник для ун-тов. – М.: Высш. школа, 1979. – 256 с.

Платон. Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1. – М.: Мысль, 1990. – 863 с.

Пропп В.Я. Морфология <волшебной> сказки. Исторические корни волшебной сказки. (Собрание трудов В.Я.Проппа.) / Комм. Е.М.Мелетинского, А.В.Рафаевой; Сост., науч. редакция, текстологич. комм. И.В.Пешкова. – М.: Лабиринт, 1998. – 512 с.

Пузырёв А.В. Эстетика языка и лекторского выступления: Часть 1. Материал в помощь лектору. – Пенза, 1987. – 27 с. – (Пензенская областная организация общества «Знание»; Научно-методический совет по теории и методике лекционной пропаганды).

Пузырёв А.В. Анаграммы как явление языка: Опыт системного осмысления. - М.; Пенза: Ин-т языкознания РАН, ПГПУ им. В.Г.Белинского, 1995. – 378 с.

Пузырёв А.В. Общество, язык, текст и языковая личность в аспекте субстратного подхода к языку // Общество, язык и личность: Материалы Всероссийской научной конференции (Пенза, 23-26 октября 1996 г.). М., 1996. С. 20-22.

Пузырёв А.В. Женщина как многослойный текст // Женщина как текст@ Текст как женщина: Материалы рабочего совещания в секторе психолингвистики и теории коммуникации (Москва, 5 января 2000 г.). М.: Диалог-МГУ, 2000. С. 32-37.

Пузырёв А.В. Опыты целостно-системных подходов к языковой и неязыковой реальности: Сборник статей. – Пенза: ПГПУ имени В.Г. Белинского, 2002. – 163 с.

Пузырёв А.В. Об одной из важнейших проблем психологии, не вошедших в вузовские учебники // Язык и мышление: Психологический и лингвистический аспекты. Материалы 6-ой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 17-20 мая 2006 г.) / Отв. ред. проф. А.В.Пузырёв. – М.; Ульяновск: Институт языкознания РАН; Ульяновский государственный университет, Институт международных отношений, 2006. – С. 85-100.

Пузырёв А.В. О необходимости разграничения опорных и ключевых элементов текста при его филологическом анализе // Язык и мышление: Психологический и лингвистический аспекты. Материалы 6-ой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 17-20 мая 2006 г.) / Отв. ред. проф. А.В.Пузырев. – М.; Ульяновск: Институт языкознания РАН; Ульяновский государственный университет, Институт международных отношений, 2006а. – С. 181-193.

Священная книга Тота: Великие арканы Таро. Абсолютные начала синтетической философии Эзотеризма / Опыт комментария Владимира Шмакова. – М., 1916. 510 с.

Словарь практического психолога / Сост. С.Ю.Головин. – Минск: Харвест, 1998. – 800 с.

Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т русского языка.; Под ред. А.П.Евгеньевой. – 3-е изд., стереотип. – М.: Русский язык, 1985-1988. Т. 2. К – О. 1986. 736 с.

Сухотин А.К. Ритмы и алгоритмы. – М.: Мол.гвардия, 1983. – 224 с., ил. – (Эврика).

Философский словарь /под ред. И. Т. Фролова. – 5-е изд. – М.: Политиздат, 1986. – 590 с.

Философский энциклопедический словарь. – М.: Сов. Энциклопедия, 1983. – 840 с.